Девять хат окнами на Глазомойку

Три отделения в Долинском. Три поселка. И все разные, будто не один у них отец-хозяин.

Где первое отделение — это управление, или, как говорят, контора, тут живут главные специалисты, горбится на холме клуб и белостенная амбулатория. Отсюда, с высоты, видны и два других поселка. Они построились с обеих сторон обширной поймы речки Усы, но не в самой пойме, а немного выше, на склоне. Белели домиками, наблюдали за переменами в долине реки, за все более редеющими лесами по берегу, за другой речкой, Вяной, в которую впадала Уса. Ночью огоньки в поселках перемигивались друг с другом, и от этого на земле делалось веселей. Совхозная земля вся как на ладони. Десять с половиной тысяч гектаров. И не сказать чтобы плохая земля — испокон веков зовут черноземом на легкой песчаной основе.

Центральный поселок — гордость Похвистнева.

Когда-то здесь стояла деревенька, была, говорят, и кирпичная церковка, и роща при ней, и глубокий пруд, обсаженный дуплистыми ветлами. Теперь от старины этой ничего не осталось. Только у бывшего пруда, а нынче у грязноватой низины на западной стороне каким-то образом сохранились две седые ветлы, сказочно старые, извивные, с причудливо поломанными ревматическими суставами полуголых веток. На ивах перед непогодой собирались на шумный шабаш сотни окрестных галок. Больше им не на что было садиться. Голая земля. Что в огородах, что в поле.

На месте деревенских хат, улицей стоявших поперек некрутого склона, выстроилось десятка три каменных дома в два этажа, каждый с тремя козырьками над подъездами и с очень плоскими крышами, которые делали эти в общем-то добротные жилища с виду какими-то странно обиженными, вроде недоделанными. Вдоль домов по улице чуть подымалась узкая асфальтовая дорога. От нее — совсем узенькие дорожки к подъездам, а между дорожек — цветники, не сказать чтобы украшающие поселок, но в первые месяцы лета все-таки приятные для глаза. Потом, в летнюю пору, их дружно подзапускали, среди розовых кустов привольно подымался репейник, крапива, лопухи и всякий другой сор. Почему-то нигде в поселке не было видно деревьев. Молодой парк, разбитый возле приземистого шестиколонного клуба и конторы, уже одиннадцать годов все оставался молодым — никак клены да ясени не подымались выше человеческого роста. То их сломают, то сами засохнут, то под машину попадут, так что и следа не останется. Подсаживали, конечно, каждый год, на календарные праздники приходилось устраивать субботники, чтобы хоть немного все это хозяйство привести в божеский вид. Занимался благоустройством и сам директор, однако всегда ругался и удивлялся, почему именно он всем должен заниматься. Но его слова в одно ухо влетали, в другое вылетали.

За пределами поселка тоже не находилось места ни деревцу, ни роще. Все пашней взялось. Поля подступили так близко к поселку, что кур-гусей уже выгонять некуда, а уж чтобы полежать на травке, и не думай, поскольку просо, гречиха и пшеница подступили к самому асфальту, только-только в кювет не залезли. Директор не упускал случая показать приезжим, что значит хозяйское отношение к земле, но похвалы так и не заслужил. Этакий разумно-деловой пейзаж никак не радовал глаза. Хотелось не одних хлебных полей, но и чего-то другого. Для красоты и душевного покоя.

На центральной усадьбе рабочие, естественно, не заводили коров, почти не держали птицы, а первоначально возникшие сараи, столь необходимые для сельских жителей, вскоре по приказу Василия Дмитриевича были истреблены. Они и вправду еще больше портили вид, эти самодельные дощато-фанерные сараюшки, где и поросенок, и куры, и запах соответствующий. Взамен их за жилыми домами директор приказал соорудить низкие односкатные гаражи не гаражи, склады не склады, а что-то такое длинное, кирпичное, со множеством дверей; изнутри эту постройку разделили на клеточки вроде школьных пеналов и назвали их сараями-кладовками. Каждую дверь украсили белым номером, который соответствовал номеру квартиры. Внутри пеналов совхозный народ хранил разную рухлядь, дрова и уголек. Петухи здесь не пели. Мыши, правда, попискивали.

В других двух поселках урбаническая новизна меньше потеснила привычный уклад, поскольку дальше от глаз. Там и коров держали, и садики сохранили, и даже небольшие зеленые лужайки с колодцами посредине и с журавлями над ними. О водопроводе потолковали, но до него так и не дошло. Согласились обойтись колодцами. Однако и тут пашня под самый порог подходила. Когда тракторы зябь поднимали и разворачивались на краю, домики тряслись в предчувствии последнего своего часа. Но и к этому неудобству вскоре привыкли. Не весь же год пашут-сеют. А для хлеба гектары нужны. Их, эти гектары, Похвистнев находил где можно и где невозможно, а потом на собраниях не без гордости сказывал, сколько они изыскали дополнительных резервов для производства зерна. Он и приучил своих управляющих квадратные метры выгадывать. Круто спрашивал!