Девять месяцев из жизни

Каждый раз, когда я слышу очередные мудрые слова о беременности, я не устаю поражаться. Дорогой мой, раз у тебя нет даже вагины, с какой стати мне слушать твои советы?

И Эндрю стал таким же. О моей беременности он вспоминает только тогда, когда это можно использовать в своих целях. Он будет валяться на диване и смотреть футбол, пока я тащу по лестнице тяжеленные сумки, но как только кто-то или что-то причиняет ему неудобство, моя беременность магическим образом оказывается на первом плане. Даю вам слово, никто на свете не сумеет разыграть эту карту лучше Эндрю. Никто. Техника исполнения следующая: он собирает весь праведный гнев, на который способен, а затем изображает, что он в ярости от нарушения морально-этических норм и глубоко возмущен тем, что с его беременной женой обращаются не так, как того заслуживает ее положение. Например, в очереди за билетами в кино: Вы что, не видите, что моя жена беременна? Ей очень вредно здесь стоять – неужели непонятно, как у нее спина устает? Думаю, вам лучше пропустить нас вперед. Или в самолете: Моя жена БЕРЕМЕННА. Вы что, действительно собираетесь посадить ее сюда, чтобы она всю дорогу не могла ноги вытянуть? Разве нельзя найти какое-нибудь другое место или перевести нас в первый класс? А если кому-то что-то надо от самого Эндрю – забудьте. Том, извини, сегодня не получится. У меня жена беременна, и она чувствует себя неважно, так что мне лучше побыть с ней дома.

И вот что самое поразительное – эта техника проходит на ура. На мужчин одно только слово «беременная» действует как репеллент. А женщины так умиляются нежности и заботливости Эндрю, что делают все, о чем бы он ни попросил.

Лично мне все это кажется омерзительным и абсолютно несправедливым. Я, беременная, вынашивающая в собственном животе ребенка, раздутая, с больной спиной и распухшими ногами, никогда не позволю себе так торговать лицом, потому что считаю это неприличным. А тем временем мой муж, безбожно эксплуатирующий мою беременность, получает все симпатии зрителей и звание «Мужчина года». Глупо удивляться, что миром правят мужчины. Зоя встает и потягивается.

– Ну что, закончила наконец? – произносит скрипучий голос.

Я прерываю свою ходьбу по комнате, останавливаюсь у дивана и скидываю туфли.

– Да, – говорю я. – Спасибо, что выслушала, мне сразу стало легче.

Зоя поднимает на меня глаза.

– Как скажешь, – отвечает она, поднимается и идет на кухню. Я слышу, как звякает собачья дверца, и она протискивается наружу.

Эндрю поет:

– Просто опять ду-ду-ду-ду. Мы ду-ду-ду ду-ду. Все, что в глаза бросаетца-а-а, ты у меня не красави-ца-а-а. Ду-ду ду-ду-ду...

– Эндрю, «это меня не касается», а никакая не красавица!

Но он не обращает на меня внимания и продолжает препарировать песню:

– Ду-ду-ду нас опя-я-я-ять...

Он барабанит по рулю и мотает головой вверх-вниз, и я не выдерживаю и смеюсь. Сейчас он вряд ли сможет сделать что-нибудь такое, что могло бы вывести меня из себя, потому что сегодня – пять месяцев, и мы едем к доктору, который нам скажет, есть у живущего внутри меня персонажа пенис или нет.

Мои мучения прерывает реклама, и Эндрю наконец прекращает свой бубнеж.

– Давай, когда узнаем, устроим себе праздник. Пригласим человек пятьдесят, ничего готовить не будем, разложим всякие деликатесы на больших блюдах, сладости, фрукты. Как ты думаешь?

– Прекрасно, – говорю я. – Я согласна.

Он абсолютно уверен, что будет мальчик. Мой живот высокий, а это, если верить нескольким тысячам случайных прохожих, говорит о том, что у меня мальчик. Я в эти бабкины сказки не слишком верю, так что, прежде чем я начну красить детскую в голубой цвет и париться с мужскими именами на «П» и на «Дж», я должна собственными глазами увидеть на экране пенис.