ДЖОН (
ЗАТЕМНЕНИЕ ДЛЯ РЕКЛАМНОЙ ПАУЗЫ.
Логотип и заставка шоу.
ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СЕМЬИ МАРКУС, НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ СПУСТЯ.
Джули и Джон, опять идеальная пара, сидят на диванчике, держа на руках ЛИЛИ – ребенка, завернутого в одеяльце.
Внизу экрана появляется надпись: ЛИЛИ МИШЕЛЬ МАРКУС, три килограмма триста шестьдесят граммов.
ДЖУЛИ (
ДЖОН
ДЖУЛИ (
ЗАТЕМНЕНИЕ.
ТИТРЫ.
Загорается свет, и в комнате звенит нездоровая тишина. Думаю, никто из присутствующих не может припомнить, существуют ли правила поведения для таких ситуаций. Надо хлопать? Или быстро выбегать из комнаты? Лично я в полном ужасе. В тот день, в больнице, я ей сказала столько всего хорошего, а они из всего этого выбрали только про какашки!
Представляю, в каком состоянии Джули. Вот теперь-то, наверное, жалеет, что сначала сама не посмотрела.
Несколько человек все-таки решаются на вежливые аплодисменты, а я встаю и ищу глазами Джули. Ее нигде не видно, но в дальнем конце комнаты я вижу мать Джули и мать Джона в окружении другой родни.
– Добрый вечер, – мрачно говорю я – Куда она подевалась?
Ее мама смотрит на меня и печально качает головой:
– Она пошла в комнату Лили. Сказала, что ни с кем не хочет разговаривать. Но тебе, может, стоит попробовать. Она тебя слушает.
Да ну!
Я поднимаюсь наверх и останавливаюсь перед комнатой, которая когда-то была гостевой спальней. У меня об этой комнате самые нежные воспоминания. Между прочим, здесь произошла моя помолвка. Мы с Эндрю зверски разругались, и я три дня жила у Джули. Я на него ужасно злилась, потому что он до сих пор не сделал мне предложения, а я только что узнала, что самая страшненькая девчонка из нашего колледжа недавно помолвилась со своим бой-френдом, с которым она встречалась на целых полгода меньше, чем я с Эндрю. Никогда в жизни я так не рыдала.
Я стучу в дверь спальни, и мне отвечает странный женский голос:
– Извините, но ребенок спит.
А это у нас, наверное, Глэдис. Интересно, участие в скандальных историях для первой полосы – это дополнительная услуга или входит в триста пятьдесят?
– Джули, я знаю, что ты там. Это я. Давай, открывай.
Дверь открывается, на пороге стоит надутая Джули. Комната уже ничем не напоминает гостевую спальню, которую я знала. Теперь это царство розового, повсюду валяются разнообразные детские штучки, и я вижу здоровенную негритянку, сидящую в кресле-качалке с Лили на руках.
– Заходи и закрывай дверь, – говорит мне Джули; я молча выполняю.
– Лара, это Глэдис. Глэдис, Лара. – Я машу Глэдис рукой, она мрачно отвечает.
– С тобой все в порядке? – спрашиваю я. Джули заливается краской:
– Это ужасно. Клянусь Богом, я некоторых вещей вообще не помню. Я просто не верю, что могла такое сказать Джону, – говорит она, тряся головой и пряча лицо в руках. – То, что я говорила в конце, – это чистая правда, я действительно запомнила роды как что-то восхитительное и невероятное. Но я не помню этот день целиком. И я совершенно не помню, как говорила тебе про... ну, ты понимаешь, про то, что случилось на столе. – Она становится еще краснее, хотя казалось, что это невозможно. – Я не могу поверить, что я тебе это сказала.
Я киваю. Если честно, мне тоже.
– Послушай, – говорю я, – Это было не так уж и плохо. Как в кино. Все вполне стандартно и традиционно, клише: женщина рожает ребенка, орет на своего мужа, а как только ребенок появляется, забывает обо всем, что было.
Джули не отвечает, и мне приходится говорить дальше; атмосфера сгущается на глазах.
– Серьезно, сама подумай: странно не то, что такое произошло, а то, оно произошло с тобой. Ведь все привыкли видеть тебя благополучной и идеальной, разве не так?
Она подозрительно смотрит на меня, склонив голову набок:
– Не поняла, что ты имеешь в виду?