Девять миллиардов имен Бога (сборник рассказов 1937-1953)

Робот не знает условностей человека, его жалких слабостей. Он никогда не изменит логике, не поддастся себялюбию и амбициям. Он будет дополнять человека.

Пейтон вспомнил слова Тордарсена: «Отныне они должны делить будущее поровну».

Пейтон прервал свои грезы. Все это случится – если случится – через сотни лет. Он подошел к Инженеру.

– Я готов уйти. Но я вернусь.

Робот обернулся.

– Стой и не двигайся! – приказал он.

Пейтон с удивлением посмотрел на Инженера. И тут он разглядел выпуклость в потолке, точно такую, как та, которую он обнаружил, когда только вошел в город.

– Эй! – закричал он. – Я не хочу…

Но было уже поздно. За ним находился темный экран, чернее черной ночи. Перед ним была лесная опушка. Был вечер, и солнце почти касалось деревьев.

Неожиданно позади раздалось хныканье. Очень испуганный лев недоверчиво вглядывался в лес. Лео не понравилась транспортировка.

– Ничего, все позади, старина, – примиряюще сказал Ричард. – Нельзя их осуждать за желание избавиться от нас как можно скорее. Между нами говоря, мы доставили им массу хлопот. Пошли, мне не хочется ночевать в лесу.

На другом конце мира группа ученых даже не подозревала о размерах их триумфа. В Центральной башне Ричард Пейтон II обнаружил, что его сын не гостил последние два дня у кузин в Южной Америке и готовил к возвращению блудного сына подобающую речь.

Далеко от Земли Мировой совет строил планы, чтобы задержать приход Третьего Возрождения.

А виновник всех тревог ничего об этом не знал и жил в тот момент без забот.

Пейтон медленно спустился по мраморным ступеням от таинственного входа, чей секрет он пока не разгадал. Лев следовал чуть позади, оглядываясь и негромко порыкивая.

Они пошли вместе по металлической дороге мимо низкорослых деревьев. Пейтон был рад, что солнце еще не село. Ночью дорога мерцала, словно радиоактивная, и на фоне звезд кривые деревья выглядели не очень привлекательно.

На повороте он задержался и оглянулся на изогнутые металлические стены с черными отверстиями. Ощущение победы исчезло. Он знал, что, пока живет, не забудет того пресыщенного покоем и удовлетворенностью мира, что лежит за этими стенами.

В глубине души он ощущал страх перед этим чувством удовлетворенности. Любое достижение мира меркло перед обессиливающей негой, которую дарила Комарра. На миг к нему явилось ужасное видение. Словно он, сломленный и старый, бредет по этой дороге в поисках забытья. Он пожал плечами и пошел дальше.

Подойдя к кораблю, Пейтон воспрянул духом. Он вновь раскрыл книгу и пробежал взглядом по страницам, испещренным мелким почерком, пьянея от перспектив обладания. Давным–давно здесь проходили караваны с золотом и слоновой костью для жен царя Соломона. Но все драгоценности – ничто по сравнению с этим фолиантом. Вся мудрость Соломона не смогла бы представить новую цивилизацию, которая стоит за строчками этой книги.

Пейтон запел, хотя делал это крайне редко, в особых случаях. Песня была очень старой, она пришла из мира, где еще не было атома, межпланетных путешествий, даже просто полетов по воздуху. В ней говорилось о цирюльнике из Севильи – где–то могла быть эта Севилья?

Лео молчал, сколько мог. И наконец присоединился к Пейтону. Дуэт получился не самым удачным.

Когда наступила ночь, лес и все его секреты скрылись за горизонтом. Лицом к звездам, рядом с Лео, стерегущим его, Пейтон сладко уснул.

На сей раз – без сновидений.

Забытый враг

(перевод К. Плешкова)

Вздрогнув, профессор Миллуорд сел на узкой койке; тяжелые меха мягко упали на пол. На сей раз он был уверен, что это не сон; в морозном воздухе, царапавшем легкие, все еще будто бы носилось эхо раздавшегося в ночи грохота.

Накинув меха на плечи, Миллуорд напряженно вслушивался. Опять ни звука. Из узких окон западной стены падали полосы лунного сияния; свет причудливо ложился на бесконечные ряды книг, подобно тому как он покрывал останки мертвого города внизу. В мире царила абсолютная тишина; даже в старые времена в городе в такую ночь было бы тихо, а сейчас было тихо вдвойне.

Профессор Миллуорд заставил себя выбраться из постели и подбросил немного кокса в печку, после чего побрел к ближайшему окну, то и дело останавливаясь, чтобы любовно коснуться томов, которые охранял все эти годы.

Сощурившись от яркого лунного света, он всмотрелся в ночь. Небо чистое; тот грохот был чем угодно, но только не ударом грома. Он донесся откуда–то с севера и теперь раздался снова.

Расстояние приглушило его — расстояние и холмы, лежавшие вокруг Лондона. Шум не несся по всему небу с неукротимостью грома, но раздавался, по–видимому, из какой–то одной точки. Это не было похоже ни на один из природных звуков, которые когда–либо приходилось слышать Миллуорду, и на мгновение в нем вновь возродилась надежда.