Девять неправильных ответов

— Хотите попытаться забрать и эту? — осведомился он. Слова эти прозвучали как первый вызов.

— Одну минуту, мистер Лоренс. — Повернувшись с чисто церковной торжественностью, Хэтто вышел в коридор, держа сигарету на расстоянии, словно какой-то опасный и загадочный предмет. Вскоре он вернулся.

— Ну? — продолжал подстрекать его Билл.

— Забрать у вас сигарету, мистер Лоренс, не составило бы труда. Но я мог бы причинить вам некоторую боль.

— У меня прямо кровь стынет в жилах! — усмехнулся Билл.

— Ваш дядя, сэр, глубоко привязан к вам. Я бы не стал делать вам замечание без его указаний. Однако мне придется…

Хэтто оборвал фразу. За закрытыми дверьми послышался звон колокольчика.

— Можете пройти в гостиную, — сообщил Хэтто. — Мистер Херст любезно согласился принять вас. Надеюсь, мистер Лоренс, вы не поступите опрометчиво, давая знать мистеру Херсту, что вы курили.

— Моя опрометчивость вошла в поговорку. — Никогда не обращавшийся со слугами надменно, Билл властно приказал Хэтто: — Откройте двери.

Хэтто повиновался и шагнул в сторону.

— Мисс Джой Теннент, — доложил он. — Мистер Лоренс Херст.

Они очутились в большой квадратной комнате с так же прикрытым световым люком. Вдоль стен тянулись ряды открытых книжных полок. Возле двойных дверей в дальней стене горела настольная лампа под черно-белым абажуром.

— Можете подойти, — послышался негромкий голос, — но умоляю не прикасаться к адамовскому[17] столику в центре комнаты.

Марджори посмотрела на маленький столик, стоящий на мягком черно-белом ковре. На нем находилась шахматная доска из слоновой кости с резными фигурами из светло-зеленого и темно-зеленого жадеита, высотой не менее четырех дюймов.

— Если это вас интересует, — продолжал меланхоличный голос, — шахматы относятся к эпохе династии Минь[18] — нашему четырнадцатому веку. Малейшее повреждение будет неисправимым. Справа от столика стоит диван. Подойдите к нему, мисс Теннент, и сядьте лицом ко мне. А ты, Лоренс, иди налево и сядь на стул рядом со мной. Поторапливайтесь!

Правее третьих двойных дверей и настольной лампы с черно-белым абажуром восседал хозяин дома в точно таком же кресле, как на портрете.

— Не задерживайтесь! — снова произнес голос.

Все трое улыбались, хотя Билл ощущал жгучую ненависть к старику в толстых очках и с тонким ртом, который шевелился, не открываясь, словно рыбьи жабры. Ему казалось, что такие же волны ненависти исходят и от мистера Херста.

Сидя на диване из мягкой белой кожи с черными по краям подушками, Марджори с заинтересованным видом склонилась вперед. Билл курил, не поднимая взгляда.

— Могу обрадовать вас, дорогая моя, — обратился Гей к Марджори. — Вы мне очень нравитесь. Я боялся, что выбор моего бедного мальчика окажется неудачным. Но вы очаровательны и вполне можете быть представлены в обществе.

«Найдется ли на земле хоть одна женщина, — подумал Билл, — которая не выйдет из себя, услышав столь снисходительный комплимент?»

Однако Марджори отлично играла свою роль.

— Очень рада, что вы меня одобряете, — отозвалась она.

— Безусловно, дорогая. Тем не менее… — глаза под толстыми стеклами злобно блеснули, — могу лишь надеяться, мисс Теннент, что бедный мальчик не разочарует вас и не разобьет вам сердце.

— Разобьет мне сердце? Но почему?

— Увы, — продолжал мистер Херст, — ныне я одинокий старик. Но долгие годы я был наставником Лоренса. Он пугался самой невинной шутки и отставал в учебе — возможно, не столько из-за отсутствия ума, сколько из чистого упрямства. Должен с сожалением признать, что он был лгуном и трусом. К примеру, припоминаю один случай… — И он с удовольствием пустился в повествование, напоминающее скверный анекдот.

Бросив сигарету в пепельницу, Билл внимательно изучал «дядю». Мистер Херст, в довольно грязноватом вечернем костюме с орденом, восседал на фоне книжных полок с яркими корешками.

Голубое шелковое одеяло полностью скрывало его ноги, доходя до пола. Билл видел руки под голубой тканью, прижимающие ее к бокам кресла. Но как пальцы Гея могли проникать сквозь подлокотники?

Внезапно Билл нашел ответ. Кресло в действительности было инвалидным, с колесами на спицах, а не подлокотниками. Однако старый сатир не желал обнаруживать свое бессилие перед Марджори.

— Как видите, дорогая, — закончил Гей, — он был жалким плаксой. Естественно, его родители не могли поверить, что я напугал его, надев маску из папье-маше с голубыми прыщами и открытым ртом, изображая жертву Великой чумы 1666 года.[19] Не удивлюсь, если и вам это покажется невероятным. Иногда я сомневался в его рассудке.

— Но, мистер Херст, — запротестовала Марджори, — вы говорите, что тогда ему было всего восемь лет. И вы не видели его с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать.

— Это правда, дитя мое.

— Но разве люди не меняются? Разве трус в играх не может стать героем в реальной жизни?

— Приятный вымысел для невзыскательного читателя, дорогая моя. Юный олух может измениться внешне, но характер остается тем же.

Вытянув шею, он впервые удостоил взглядом мнимого племянника.