Девять работ

Порок господина Койнера состоит в том, что мысль его холодна и неподкупна. Чем же это хорошо? Это хорошо тем, что может подвигнуть людей осознать, с какими предубеждениями они подходят к так называемым вождям, к мыслителям или политикам, принимают их книги или речи, а всё для того, чтобы как можно основательнее подвергнуть эти предубеждения сомнению. Ведь этих предубеждений – целая связка, которая тут же начинает распадаться, стоит только ослабить шнурок, который ее держит. Шнурок твердого убеждения: где-то есть тот, кто мыслит совершенно верно, и мы можем на это положиться. Люди, наделенные полномочиями и вознаграждаемые за свои труды, занимаются тем, что мыслят за всех прочих, они знают свое дело и непрестанно заняты тем, чтобы устранять оставшиеся еще сомнения и неясности. Если вознамериться отрицать это или же – более того – доказать, что это не так, тогда публикой овладеет некоторое беспокойство. Она оказалась бы замешательстве оттого, что ей придется думать самой. Так вот, интерес господина Койнера заключается в том, чтобы продемонстрировать, что все множество проблем и теорий, тезисов и мировоззрений всего лишь фикция. А то, что они противоречат друг другу, не случайность и не вина самого мышления, а происходит от интересов людей, которые назначают мыслителей. – Но разве, спросит публика, разве мышление соотносится с какими-либо интересами? Ведь мышление является делом незаинтересованным? – И публикой овладеет некоторое беспокойство. Если мышление происходит в чьих-либо интересах, кто гарантирует ей, что это будут ее интересы? А ведь она развязала шнурок, и связка предубеждений рассыпается, превращаясь в сплошные сомнения. Стоит ли думать? Какой от этого прок, по правде? Кому? – Все неудобные грубые вопросы, совершенно верно. Однако, говорит господин Койнер, мы не должны бояться грубых вопросов, у нас припасены изящнейшие ответы на эти самые грубые вопросы. Потому что вот наша позиция по отношению к другим: они знают, как задавать изящные и утонченные вопросы, однако засоряют каналы своих вопросов илом ответов, тем самым множеством богатства, мало для кого плодотворного и вредного почти для всех. Зато уж мы если спрашиваем, то в лоб. Но из ответов принимаются только те, что пройдут сквозь тройное сито. Точные и ясные ответы, по которым видна не только суть дела, но и позиция говорящего. Таков господин Койнер.

Этот самый Койнер, как я уже сказал, из персонажей Брехта – самый последний. Не будет нелогичным, если мы теперь обратимся к одному из его наиболее старых. Вы, возможно, помните, что я упомянул об опасностях в творчестве Брехта. Они связаны с господином Койнером. Если он ежедневно навещает автора, то он не может, полагаем мы, не сталкиваться с другими посетителями, очень на него не похожими и нейтрализующими опасности, которые он несет автору. Так оно и есть, он сталкивается с Ваалом[23], с Мэкки по прозвищу Нож[24], с Фатцером, с целой бандой хулиганья и преступников, населяющих пьесы Брехта и прежде всего являющихся подлинными исполнителями его зонгов, которые объединены в поразительный сборник «Домашние проповеди» (берлинское издательство «Пропилеи»). Все это песенное хулиганство – наследие раннего Брехта, его аугсбургского периода, когда он в компании со своим другом и сотрудником Каспаром Неером и другими в странных мелодиях и резких, щемящих припевах нащупывал мотивы своих позднейших пьес. Из этого мира родились пропитой злодей Ваал, а в конечном счете и эгоист Фатцер. Было бы, однако, серьезной ошибкой полагать, будто эти характеры интересуют автора лишь как устрашающие примеры. Истинная причастность Брехта фигурам Ваала и Фатцера уходит гораздо глубже. Верно, что они для него проявление эгоизма, асоциальности. Однако Брехт постоянно стремится отметить этого асоциального типа, этого хулигана как виртуального революционера. В этом присутствует не только его личное созвучие с этим типажом, но и один теоретический момент. Если Маркс поднял проблему поиска истоков революции в ее прямой противоположности, капитализме, полностью оставив в стороне этические вопросы, то Брехт переносит эту проблему в сферу человеческого: он стремится увидеть возможность, когда революционер сам собой возникает из негодного, эгоистичного типажа, вне всякой этики. Подобно тому как Вагнер выращивает гомункулуса из реторты с магической смесью[25], так и Брехт пытается в своей реторте вырастить революционера из низости и свинства.