Девять с половиной идей

Роман с Михаилом Ивановичем Ростецким завершился без скандалов и на очень оптимистической ноте. Инна регулярно получала от него подарки, которые откладывала на черный день. Часть денег она передавала домой, с тех пор только изредка встречаясь с братом и совершенно не видясь с матерью.

В том же году она закончила школу, хотя ее аттестат не внушал совершенно никаких надежд на то, что она сможет продолжить свое образование в вузе. Однако Инна и не стремилась к этому. Наставала пора активных действий.

Где-то в июне, когда минул год с момента гибели старшего брата, в их город приехал на гастроли один из популярнейших московских театров, а именно культовый тогда театр «Колизей». Его главный режиссер одновременно сумел показушно противостоять властям и в то же время не лезть на рожон со своими постановками и высказываниями.

Этот театр, как и все другие, совершал регулярные поездки по просторам необъятной родины, чтобы ознакомить не сведущих в эстетике сцены серых провинциалов с новейшими веяниями драматургии. Билеты на пять спектаклей в городе были раскуплены за полгода назад, в театре собиралась только элита, как партийная, чтобы смеяться над самой собой, так и диссидентская, чтобы аплодировать творческому гению. Цены у спекулянтов, перехвативших чуть ли не все билеты, взлетели до небес, но каждый, кто причислял себя к культурным слоям населения, пробивался в ряды счастливых обладателей билетов на спектакль в здании областного драматического театра имени Кирова.

В это время Инна была практически одна, точнее, она переехала с квартиры Михаила Ивановича к новому своему любовнику, чиновнику средней руки из областной администрации. Тот, молодой, но страшно занудливый и уверенный, что он – гигант секса, был, помимо всего прочего, еще и страшно скупым, поэтому Инна только и высматривала того, кто мог бы обеспечить ей более достойное существование и стать очередной ступенькой наверх.

Ее любовник, разумеется, достал билеты на спектакль московских гастролеров, кроме того, после представления ожидался небольшой прием в здании театра в честь самого режиссера, которому исполнялась никому не известная дата.

Спектакль оказался на самом деле интересным, с несколькими чрезвычайно двусмысленными намеками, но те, против кого они были направлены, не заметили их, а те, кто поддержал «крамолу» криками «браво», оказались в явном меньшинстве.

Прием был устроен на западный манер, своеобразный фуршет, причем допущены в банкетный зал были не все, а только избранные. Инна и ее чиновник не относились к ним.

– Ну что, дорогая, – сказал он, – думаю, нам пора домой. Я уже изнываю без тебя, – и он ухватил ее за талию.

Инна, вздохнув, поняла, что ей не прорваться за эти дубовые двери, куда пропускают только по спецприглашениям. Видимо, оставалось одно – ехать домой к этому остолопу и удовлетворять все его несколько извращенные потребности.

Но в этот момент из дверей банкетного зала вышел какой-то бородатый красавец, одетый чрезвычайно небрежно. Судя по тому, с какими улыбками его приветствовали многие почетные гости, он был далеко не последним человеком. Он устремил свой взгляд в толпу, его глаза скользнули по Инне, задержались на ней, он улыбнулся белоснежной улыбкой и подошел к ней и к ее спутнику.

– Мадемуазель, – произнес он, – разрешите представиться. Виталий Рубинштейн, заместитель главного режиссера московского театра «Колизей».

Инна сразу же поняла, что это шанс, перед ней стоял человек, который мог изменить ее судьбу в одно мгновение. Надо было только удержать это мгновение.

Очаровательно улыбнувшись ему в ответ, она единственный раз за вечер мысленно похвалила себя за то, что надела платье, которое скрывает больше, чем открывает. Она знала, что требуется мужчинам такого типа.

Виталий заглотил наживку и пригласил Инну на прием, где ожидался весь местный и заезжий бомонд по случаю юбилея столичной знаменитости.

Они немного подефилировали по залу, там был и сам именинник, которому местные кондитеры приготовили гигантский торт. Главный режиссер Григорий Исаакович Трабушинский был высок, с гривой седых волос, имел загар, полученный либо в Болгарии, либо в солярии, и, прохаживаясь под ручку с какой-то стервозного вида дамой, чья тощая шея была украшена роскошными бриллиантами, вел беседу с председателем горисполкома. Эта дама, сверкающая драгоценностями, как Екатерина Великая, играла в спектакле суровую и аскетичную революционерку-чекистку, носившую кожаную куртку, красную косынку на голове и «маузер».

– А кто эта женщина? – спросила Инна, указывая на даму, которая в этот момент, широко раскрыв рот и запрокинув голову с роскошными кудрями, смеялась. Она хотела было взять очередной бокал шампанского, но Трабушинский по-отечески отнял его у актрисы и поставил на бюст Кирова.

– Дорогая, ты меня удивляешь, – сказал Рубинштейн. – Это же Вера Ассикритова, наша, так сказать, прима, звезда первой величины.

– Точно! – удивилась Инна. – Но если не ошибаюсь, ей уже далеко за сорок, и в своих лучших фильмах она снималась еще при Хрущеве.

Виталий рассмеялся и заметил: