Девять с половиной недель

И конечно, в конце концов я издаю громкий вопль. Он останавливается, но не отпускает меня. Прохладной ладонью он осторожно поглаживает мою кожу, пальцами прослеживая линии от ремня; ладонь нежно проскальзывает между моих бедер, от коленей и выше, и снова вниз, и опять, медленно, вверх. «Дай мне“ вазелин”, – произносит он, – и держи ее руки». Он раздвигает мне ягодицы и пальцем надавливает на анус; ладонь у меня между ног, один скользкий палец легко входит между сомкнутыми губами. Я напрягаю каждую мышцу. Я пытаюсь сосредоточиться на желтых спиралях, которые вращаются у меня перед глазами на черном фоне плотно сжатых век, я стискиваю зубы, ногти впиваются в ладони. Отчаяние сильнее, чем в первый раз, когда он ударил меня. Я не вынесу, только не так, пожалуйста, не надо… Мое тело начинает поддаваться под медленно нарастающим давлением, вынуждающим меня жадно изгибаться на его ладони. «Ты думаешь, что знаешь, чего тебе хочется, милая, – почти шепчет он мне на ухо, – а все равно делаешь то, чего хочет твоя п…да» – яростный толчок. «Заткни ее», – говорит он, и мой рот накрывает ладонь, пахнущая духами, в которую я впиваюсь зубами, сильно, как только могу. Теперь у меня между зубов скомканный шарф, и кто-то крепко держит его, тяжело дыша у меня над правым ухом. И снова у меня во рту ничего нет, его руки ласкают меня – на сей раз мое тело уступает гораздо быстрее. «Пожалуйста, я не вынесу, пожалуйста, дай мне кончить» сменяется после очередного толчка простым «пожалуйста…» – Меня швыряют на кровать, всхлипы, заглушенные подушкой, кажутся далекими даже мне самой, меня касается язык. Подушки больше нет, надо мной его лицо, но язык все еще там, внизу, исторгает из меня стоны. Моя голова у него на плече, он растянулся рядом во всю длину своего тела, крепко прижав меня к себе рукой, пальцы приложив к моим губам, она сидит на нем верхом. Мы с ней совсем рядом друг с другом, мы смотрим друг другу в глаза, когда он кончает.

Я еду в метро, сижу в углу вагона. Прошло всего два месяца, чуть больше девяти недель, вот уже два месяца, как я потеряла контроль над собой. Напротив меня – мальчик, кудри падают на круглый лоб, рубашка расстегнута, в руках он неподвижно держит раскрытую книгу. Я неподвижно смотрю на него, мое тело кажется мне вязким, текучим. Он тоже смотрит на меня, пару раз пытается улыбнуться. Я сжала руки на коленях, одной ладонью обхватив другую. Я смотрю без улыбки. Я сознаю свою новую власть – и мальчик через проход от меня тоже. Не новая, конечно, даже, наверное, древняя, просто я никогда о ней не подозревала; власть уходить.

Я схожу на станции Вест Форс. Мальчик вытягивает шею. Открывает рот, когда я оглядываюсь на него, резко вскакивает, неловко бросается вперед, но двери уже закрылись.

Парнишка в метро тоже почувствовал это, через меня. Это, наверное, сочится из моих пор. За последние два месяца я каждую ночь узнавала о себе что-то новое, и подводное течение становилось сильнее с каждым часом; руки прижаты к кровати над головой, прерывистое дыхание, и в голове тикает: «Что-то новое». Новая власть: уязвимость, порочная разве что в силу своей безусловности, и тем не менее естественная, как трава или как асфальт в Нью-Йорке. Уходить. Возьми меня, все что угодно, сделай это, все, что угодно, возьми меня, все, что хочешь, убей меня, если захочется этого. Но только сначала привяжи меня. Посмотри, мои глаза закрыты, на моей щеке следы твоих пальцев, влажные волосы лежат там, где упали, когда голова откинулась на подушку. А лучше расскажи мне сначала, как будешь бить, расскажи шепотом, пристегни наручники к ножке стола и корми меня, скорчившуюся на полу. Я буду брать тебя в рот между кусочками печеной трески и жареной картошки, а ты – медленно приставлять стакан с вином к моим губам, пока оно не потечет по языку. Мои глаза закрыты, и тебе приходится определять, как близко поднести бокал, на меня нельзя рассчитывать. Вино течет по подбородку, и никто не вытирает его, а дальше, и одному богу точно известно, что будет дальше: толстые шрамы и сдавленный крик – в первый раз. Ты касаешься шрамов, я смотрю, как твой член снова растет, я смотрю, как ты касаешься шрамов, и чувствую, как он снова растет, мы не отрываем глаз друг от друга.

Прошли недели, и сдержать крик уже не получается. Может быть, добавить струйку крови? Каково это – ударить до крови? Когда тебе четыре, ты не можешь постичь, каково это – быть пятилетним. Если тебе никогда не приходилось кричать, когда уже нельзя не кричать, то ты не знаешь, что это такое. А я знаю – это все равно что кончить. Вдалеке раздается звук, он имеет какое-то отношение ко мне, но никакого отношения, конечно, ко мне не имеет – никакой моей ответственности. Мое тело поддается, сдается. Никаких ограничений. Какие-то странные звуки вдалеке, но на меня нельзя рассчитывать.