Девять врат. Таинства хасидов

Мужчины спешат в баню. После парной бани мы окунаемся, всегда по нескольку человек одновременно, в маленький мутный бассейн — это миква, особая ритуальная купель. Словно в насмешку над всяческой гигиеной в микве «очищается» сотня тел от духа повседневности. Вода в ней, как и вся вода в Белзе, отдает серой и нефтью…

Хотя нынче повсеместно царит ужасная суета, все селение знает, что в Белз пришел бухр, то есть юноша из самой Праги. Со всех сторон меня осыпают вопросами. Я стою в растерянности, ибо не понимаю ни слова. Ко мне еще никто и никогда не обращался на идише. Мне никогда не доводилось слышать это странное смешение средневекового немецкого с древнееврейским, польским и русским языками. Лишь позднее, мало-помалу, я изучил его.

В доме раввина уже горят субботние свечи. Я захожу вместе с другими гостями — нас длинная очередь, — чтобы впервые поздороваться со святым. Ему уже доложили, что я — тот самый юноша, который приехал из Праги; рассказали ему и о том небывалом чуде, что я собственноручно сумел сплести (конечно, согласно сложному предписанию) цицес, четыре кисти на своем лабцидекле (то есть на жилете). За мою ловкость он пригласил меня к себе снова. Когда я пришел во второй раз, он долго жал мою руку и ласково поглядывал на меня одним глазом — второй был незрячий. Казалось, из его здорового глаза исходит длинный луч света и проникает прямо мне в душу.

Здешний раввин — статный, высокий, широкоплечий старец необычайно патриархального вида. Одет он в безупречный шелковый кафтан, на голове, как и у всех остальных мужчин, штрамл, круглая меховая шапка, с которой свисают тринадцать коротких собольих хвостов темно-коричневого цвета (штрамл он надевает по праздникам, по будням носит сподек, высокую и тяжелую меховую шапку с плюшевым основанием, похожую на шапку гренадеров).

Так принял пражского юношу рабби Йисухр-Бер Роках — да будет благословенна память его. Прямой внук святого рабби Шулема и, должно быть, единственный живой человек, который еще помнит своего великого деда. Он обращается ко мне приветливым голосом. Я понимаю, что он спрашивает меня о Праге. Он побывал там много лет тому назад со своим отцом, дабы помолиться в Староновой синагоге и посетить могилу своего знаменитого предка, Великого рабби Лёва.

Просторная белзская синагога между тем наполнилась людьми. Горят сто свечей. Ее форма и интерьер несколько напоминают мне Староновую синагогу пражскую. Мужчины, старые и молодые, в большинстве своем высокие, рослые, ждут прихода раввина и тихо разговаривают. В отличие от будней сегодня все они сверкают чистотой. Их праздничные кафтаны черного шелка ниспадают до самой земли. На головах у пожилых евреев штрамлах, а вокруг них — душистый аромат табака, которым набиты их табакерки. Некоторые из них приехали из Венгрии, другие и вовсе издалека — из самой России. По причине плохих дорог они целыми неделями добирались до Белза лишь для того, чтобы пробыть в нем один-единственный день. Завтра, в воскресенье, они снова отправятся в нелегкий обратный путь. В следующий шабес вместо них сюда приедут другие.

Уже давно смерклось, когда в молитвенный дом вошел раввин. Толпа сразу же расступилась, освобождая ему дорогу. Так, наверное, когда-то перед Моисеем расступились воды Красного моря.

Быстрыми широкими шагами направился он прямо к алтарю, и началось странное хасидское богослужение.

«Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его!»

Это слова сто шестого псалма, которыми хасиды каждую пятницу приветствуют приход шабеса. Так заповедовал святой Бааль-Шем, когда был освобожден из пиратского плена во время своего незадачливого паломничества в Святую землю.

«Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его!»

Словно электрическая искра поразила присутствующих. До этой минуты довольно спокойная, чуть ли не придавленная толпа вдруг разразилась истошными криками. Ни один человек не остался стоять на месте. Высокие черные фигуры забегали туда-сюда по синагоге, мелькая в свете субботних свечей. Они в голос выкрикивали слова псалма, дико жестикулировали и дергались всем телом. Они метались из стороны в сторону, нимало не заботясь о том, что могут столкнуться друг с другом, их уже ничто не заботило, для них все перестало существовать. Неописуемый экстаз охватил всех.

Уж не сон ли это? Я никогда не испытывал ничего подобного! Или, может?.. Может, я когда-то уже побывал тут?.. Все так странно, так непостижимо!

«Славьте Господа!.. Так да скажут избавленные Господом, которых избавил Он от руки врага, и собрал от стран, от востока и запада, от севера и моря»[3].

Голос старца перед алтарем возвышается над голосами прихожан, выражая — всё. В великом радостном смирении и одновременно в безгранично горестной жажде он словно сливается с Бесконечностью. Будто царский сын после шести дней изгнания он теперь вновь предстает пред светлым ликом своего царствующего Отца. Он кается и рыдает из-за грехов наших.