Девятая квартира в антресолях - 1

Вся постель пропахла ее свежим запахом, и заснуть было невозможно! Лев Александрович весь извертелся на мятых простынях и все думал, за что же это он сейчас наказан? За то, что поступил единственно мыслимым для себя образом? За то, что не смог переступить невидимую никому черту? А может он ошибся? И его излишняя щепетильность поломала все его возможное счастье? Нет! Разве можно поломать что-то настоящее благородством души? Можно?

Сейчас она уже была бы его женой, все утром разрешилось бы с дядей тем или иным образом, они бы забыли об этой ночи через месяц. Нет! Как же можно забыть о таком? Об этой ночи они помнили бы всегда, всю свою жизнь. И цеплялось бы за это воспоминание что-то лишнее, нехорошее. Что ж нехорошего? Если двое любят друг друга. Кому какое дело до них! Это все не так важно – гости, белое платье. Это все равно все было бы потом. Какая разница когда, если это неважно для обоих? Но для него-то это, оказывается, важно. Ему важно ввести ее в храм такой чистой, какой ее создал Бог. Из одной только любви! А долг и обязанность чтобы были в их жизни из осознанности и доброй воли, а не от принужденности. Только тогда он знал бы, что все в жизни сложится хорошо. Вернее, все что сложится, то и правильно, то и принять не сложно. А так, получается, кувыркайтесь сами по себе, раз вам все неважно, что важно другим! «Нет. Я все сделал правильно!» – думал Лев Александрович сквозь подступающий утренний сон, который сломил его уже на рассвете.

Он проспал! Вскочил, когда уже пробил полдень, умылся, наскоро привел себя в порядок и бросился к ее дому. Узнав от слуг, что барин еще не возвращался, Борцов отказался ждать его в доме и снова вышел на улицу. Сейчас он никого не мог видеть из домашних. Даже Ольгу. И он должен был поговорить со Свиридовым первым. Потому что там еще и Соня эта! Мало ли что они смогут наговорить друг другу… Нет, он подождет здесь.

Когда подъехала карета, он бросился наперерез, не дав той въехать в ворота. Никанор Несторович свежий и благоухающий дорогим одеколоном вышел из нее, махнув рукой, отпустил кучера и подошел к Леве.

– Голубчик! Да на Вас лица нет. Что стряслось-то? – спросил он, смахивая тростью нападавший на плечи Левы снег. – Рабочие снова напортачили?

– Никанор Несторович! Я обращаюсь к Вам как к опекуну Вашей племянницы, – Лев Александрович задыхался морозным воздухом. – Я люблю Ольгу и прошу у Вас ее руки.

– Ба! – удивления в глазах Свиридова не было вовсе, но в уголках зажглись озорные искорки. – Ну что? Италия отменяется? Пойдем, голубчик в дом. Уж, думал, ты так никогда и не решишься!

– Я не понял! – вслед ему выкрикнул Лев Александрович. – Это значит – Вы согласны?

– Пойдем, пойдем! Ну, не враг же я своим девочкам. Но, давай хоть для проформы спросим и у невесты?

Они сбросили одежду на руки камердинеру и, никуда не заходя, вдвоем отправились на половину Ольги. Она все еще дулась, а глаза были красными – либо плакала, либо тоже не выспалась. Ольга подошла, чмокнула дядю, а на Льва Александровича вовсе не посмотрела, не кивнула, не поздоровалась.

– Вот, Оленька. Добрый молодец просит у меня руки красной девицы. – Поглаживая ус, и хитро улыбаясь, вещал опекун. – Твоей руки, голубка моя! Как ты сама на это смотришь?

– У меня с этим человеком нет ничего общего, – отрезала Ольга.

– Таа-ааак, – опешил Свиридов. – Поругались, что ли? Да, помиритесь, господи-боже-мой! А ну-ка миритесь сей же час! При мне!

– Это Ваш работник, дядя! И мне все равно будет он в доме или нет. Я с ним не ссорилась.

Слова про «работника» сильно задели Леву, и он смотрел теперь на Ольгу прямо и открыто, но с такой укоризной, будто говоря: «Подумай, что ты говоришь! Самой же потом будет стыдно». Но она уже закусила удила, и упрямство рвалось наружу вместе с той обидой, которую она лелеяла всю ночь и все утро:

– Это он меня унизил! – выкрикнула она в лицо дяде, уже не владея собой.

– Та-аааак! – снова повторил Свиридов. – А вот об этом попрошу подробнее.

– Оля! – Борцов стоял, не опуская глаз. – Опомнись.

Но ее было уже не остановить. Захлебываясь слезами и брызгая слюной, она в истерике выдавала всю свою ночную эскападу в подробностях. Смотреть на нее сейчас было крайне неприятно.

– Я сама к нему пришла, а он мной побрезговал! Пренебрег! Я чувствую себя всю грязной и униженной. Не прощу никогда! Он от меня отказался! Он…

– А ну замолчи, – чуть слышно, сквозь зубы процедил Свиридов, но такой металл звучал в его голосе, что племянница тут же затихла. – Дрянь! Девчонка! Моду взяла – по мужикам бегать! Не понимаете доброго отношения, что ж! Получайте домострой!

Лева испугался, что Свиридов сейчас ударит Ольгу и тогда будет совсем уже ничего не поправить. Он встал между ними лицом к Никанору Несторовичу и положил руку ему на плечо, как бы удерживая. Тот стряхнул руку и мягко отодвинул Леву.