Девятая квартира в антресолях - 1

– Много ты знаешь, пигалица, что как приходит! – в тон ей продолжала опасный разговор няня, но вдруг посерьезнела и сменила тон на задушевный: – А я, дитятко, и взаправду так считаю. Муж и жена должны быть – ровня. А не то все одно, придет время – либо из гордости, либо со зла, либо по глупости, а ткнут носом. Не его родня, так твои друзья. Не другие, так он сам. Не тебя, так – его! Умная баба всегда это в душе держит. Вот Наташка, видать, потому и не пошла за него тогда.

– Наташка? Это Наталья Гавриловна? Так разве… Она же мужа своего любила!

– Любила. И женой ему была верной и преданной. И счастлив он с ней был по свой последний денечек.

– Так как же ты тогда говоришь про нее? Потому и не пошла, что другого любила. Не из-за богатства же ей было за отца идти!

Егоровна молча глядела то в окно, то на Лизу, словно решая, стоит ли продолжать эту тему. Но такие разговоры затеваются редко, а прерываются только от недоверия, либо от чужого вмешательства. В доме стояла полнейшая тишина, Егоровна встала помешать суп, да села обратно на свою скамеечку.

– Рано с тобой, цыпленком, про такое говорить. Глупая ты еще сердцем, жизнь тебя не трепала, да, и, слава Богу. Возьмешь да вдругорядь ненароком хорошего человека и обидишь словом. Или к отцу с расспросами полезешь, а ему, может, не тебе, а самому себе еще не на всё отвечено. Ну, что, птаха?

– Няня! Я клянусь! – Лиза прижала кулачки к груди.

– Не клянись, дурное это. Просто держи при себе. Конечно, не из-за богатства. Да Антон-то в пору жениховства уже тоже был при хорошей мошне. Сам крепкий, статный, надежный. Скажет – отрежет. Рубанет – навеки! Ручищи такие, обнимет – помнет, защитит – убьет! А папенька твой… Стихи, романы, музыка. Сам аки Лель – нежный да ласковый. Эх! Видела я, как она на него в ту пору смотрела. Это сейчас у вас всё проще стало, вон ты говоришь свободно про разницу происхождений. Тогда все не так было, и помыслить-то не всякий мог. Да ты подумай, ну, а кто она-то тогда была? Не для двух своих ухажеров, те ясно дело, окромя нее ничего вокруг не видели. А вот в нашем хоть доме – бабушка твоя, гиацинт бархатный. Кто против нее девка Наташка – полевая ромашка? Дочь пришлого Гаврилки? Это сейчас она дама. Такую жизнь прожила, и горя повидала, и сына одна выдюжила, и мужнее дело продолжила. А тогда она правильно выбрала. По себе.

– Как же так, няня? Так, а как же любовь? – Лиза непонимающе глядела на Егоровну.

– Так, а что такое любовь, дитятко? И то любовь, и это любовь. А вот жизнь – она либо вопреки и наперекор, либо в согласии. Истерзались бы, да измучились. А так и она жизнь хорошую с Антоном прожила. И бабка твоя на старости лет внучку дождалась. И у твоих папы с мамой – вот уж что за любовь-то была! Долгожданная. Не любовь – картина! Ты вон на пианине своей играешь! То вроде легко и светло, как шутка, или нечаянная радость на душе, а то за самое горло возьмет. То переливами, то – как дождик каплет. А то, как грозным порывом громыхнет. А ведь всё это – музыка. Так и любовь. И краски у любви есть, и возраст. Моя-то вот любовь почти в самом младенчестве померла. А больше и не приходила ни разу.

– Няня, няня! Расскажи, – Лиза затаила дыхание, Егоровна впервые что-то говорила о себе.

– Да то рассказ невеселый, может, хватит на сегодня откровений?

– Егоровна, милая! Ты ж сама понимаешь, что такого настроя больше век не случится. Ну, я прошу тебя. Все-таки была любовь-то? А я – никому!