Девятая квартира в антресолях - 2

– Да социалисты всё… Воззвания пишут, мутят рабочих. Многие поддаются, впадают в сомнения. У нас-то все до того довольны были, а как начитались, так разброд среди мужиков пошел. Неладно!

– Откуда ж они взялись, папа, эти призывы? Я слышала, что бывают распространители, но это же на больших заводах. Как у Саввы Борисовича, например. Так их разыскивают, ловят… А у нас-то в глуши, откуда им взяться? Ведь тут все друг друга в лицо знают.

– Да, понимаешь ли, дочь, – Полетаев запнулся. – В том еще и расстройство, что обнаружила это Наташа только после возвращения Мити.

– Папа! – Лиза изумилась. – Вы считаете, что это он принес? Откуда? Его не только в городе, его несколько месяцев в стране не было! Уж не думаешь ли ты…

– Да, Лиза, так… Он сам тоже все отрицает. Но… Хотя «после», и не значит «вследствие», но…

– Что, папа, «но»? – Лиза защищала друга детства, уверенная в любом человеке, пока он сам не докажет ей обратное. – Это же Митя! Наш Митя. Как вы можете! Это не у мужиков, это у вас какие-то неправильные сомнения.

– Ты права! Мы мало доверяем вам, дети, – отец с гордостью взглянул на свою дочку. – Но как ты вступилась за «жениха»! Молодец, дочка. Оставим это. Все разъясниться когда-нибудь само собой.

– Так как там дела, помимо брожений в умах, папа?

– С заказами не густо, дочь. И доклада скорей всего не будет. Съезд все больше смещает свои интересы в сторону пересмотра таможенных тарифов. Сельское хозяйство приоритетней производств оказалось. Я съездил на собрание, послушал. Тут не до моих изысканий. Но посмотрим, посмотрим.

– Ты расстроишься, если доклад не состоится, папа? – Лиза внимательно вглядывалась в лицо отца. – И не думай схитрить, чтобы меня саму не расстроить. А то снова как раньше будет!

– Нет, Лизонька, – Андрей Григорьевич улыбнулся ее проницательности и успокаивающе погладил ладонью руку Лизы. – Как раньше не будет. Я все никак не мог понять тогда, что и ты уже выросла, да и я не тот вовсе. Довольно мы друг друга щадили по делу, и не по делу. Так что вот, чуть не потерялись вовсе. Что смогу, я буду говорить тебе. Открыто. Пусть больно, пусть даже страшно. Поймешь, так поймешь, значит, вместе выплывать станем. А нет, то хоть не будут давить на меня невысказанные сомнения. Ты как?

– Я папа, за то, чтобы выплывать вместе.

– А ты, Лизонька, все-все мне рассказывать будешь?

Лиза надолго задумалась. Они как раз шли мимо того злополучного места, где Лиза плела венки и терялась в буйстве высоких трав. Теперь все было выкошено, и поляна казалась совсем мелкой и голой. Отец и дочь свернули за поворот, откуда летом вышли косцы, спугнув Лизино несостоявшееся свидание. Она вспомнила Нину, ее слова про то, что своих надо щадить, про то, что со всем сказанным тем приходится «что-то делать».

– Нет, папа, – медленно подбирая слова, отвечала Лиза, стараясь, чтобы отец ее понял как можно лучше. – Не все. Все не смогу, прости. Но, если выплывать вместе, то тогда конечно, скажу!

Полетаев в ответ одобрительно похлопал по ее руке.

– Все верно, дочь. Все верно! Это ответ повзрослевшего человека. Всегда остается что-то, что никому высказать не получится. Это я теперь знаю. Ты спрашивала про доклад – конечно расстроюсь. Даже не столько за себя – такой труд проделан, столько было переписки, проб, ошибок, удач. Это же не только железки, это – люди, Лизонька.

– Я так хочу, папа, чтобы у тебя все наладилось!

– У нас, Лизонька. У нас, – Полетаев не обиделся на отстраненность дочери, понимая, что сам долгое время отодвигал и ограждал ее ото всех живых соприкосновений с мастерскими, а видя лишь бумаги да выставочные образцы, она и не могла почувствовать свою полную к ним принадлежность. – Завтра пойдем, я тебя с мастерами и рабочими познакомлю, сама все увидишь. А их труд – это, в конце концов, и Наташино благополучие, и Митина учеба и других пайщиков завтрашний день. И наш с тобой, тоже.

– Да, папа, конечно, – Лиза все равно говорила так, будто речь шла не о насущном, а о чем-то далеком или чужом.

– Лиза! – Полетаев внимательнее всмотрелся в лицо дочери. – Лиза, честно скажу, мне не нравится такое твое спокойствие. Ты ко всему так ровно относишься, что, прости, в твоем возрасте минимум подозрительно.

– Папа, папа! – засмеялась Лиза. – Ну, причем тут возраст? Вот только все обговорили, и снова – подозрения. Просто я такая. Разве я когда-нибудь… Папа, скажи, а какой была мама? Я помню ее всегда спокойной, рассудительной. Это так?

– А, знаешь, дочка, – задумался, вспоминая, Андрей Григорьевич и остановился, опершись на рукоять трости, – а ведь я действительно сейчас не могу вспомнить ни одного случая за все годы, что мы были вместе, чтобы она вышла из себя, или была раздражена. Возможно, ты права, и это в тебе от нее, я не задумывался раньше. Но, все-таки…

– Что, папа? – улыбалась Лиза.