Девятая могила

Они находились здесь не для того, чтобы их мучили или принуждали к рабскому труду в таких отвратительных условиях, что даже не укладывалось в голове. Речь шла совсем не об этом. Конечно, они приносили государству какие-то деньги. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что можно было заработать, когда их расчленяли и продавали по частям.

Орган за органом.

Это было настоящей причиной всех анализов, которые надо было сдать, и всех медицинских обследований, которые надо было пройти. По этой же причине пытки никогда не касались тех частей тела, которые представляли достаточно большую ценность. Поэтому заключенные через равные промежутки времени исчезали и никогда не возвращались. Сам он совершенно не беспокоился. С годами росла его уверенность в том, что это спокойствие и является его билетом отсюда.

Осознание этого пришло к нему вот уже почти три года тому назад, когда они первый раз ворвались в его камеру, но не стали его бить и ничего не перевернули вверх дном. Это было глубокой ночью. Его положили на носилки в коридоре и под строгим наблюдением пронесли через все ворота и двери, а потом через все посты вынесли наружу.

Впервые со дня ареста он оказался на улице и до сих пор помнит, как наполнил легкие резким ночным воздухом и посмотрел прямо в звездное небо, пытаясь растянуть секунды перед тем, как его внесли в ждущую скорую и повезли в одну из медицинских клиник Шэньяна.

Там его, наверное, усыпили, и он проснулся только когда вернулся в свою камеру с окровавленной повязкой вокруг туловища. Под повязкой с левой стороны находился небрежно зашитый шов длиной в несколько десятков сантиметров, который свидетельствовал о том, что у него изъяли одну почку. Просто так, даже не спрашивая разрешения. Словно она никогда и не принадлежала ему, а принадлежала китайскому государству, которое в любой момент может вернуться и изъять у него другие органы.

С тех пор больше ничего не происходило, кроме того, что через неделю ему приказали выйти в цех и вернуться к рабскому труду.

До этого момента.

Четыре дня назад его повезли в смотровой кабинет, который он никогда не видел раньше. Там врач попросил его снять темно-синюю казенную куртку и внимательно прослушал его стетоскопом. Сначала долго слушал левую часть спины, а потом грудь. Это могло означать только одно: в этот раз им нужно его сердце.

Разумеется, есть риск, что они уже взяли у кого-то другого. Что его сердце неровно бьется или есть какой-то другой дефект, который делает его непригодным. Но он все время был наготове. Если они придут за ним, это будет его самый последний шанс.

Ни у кого другого из всех десятков тысяч узников лагеря не было шанса использовать ситуацию в свою пользу. Они были не только сломлены и зомбированы до такой степени, что некоторые даже не помнили своего имени; все дело было в том, что по своей сути они были хорошими людьми. В этом-то и заключалось его преимущество. Сам он никогда не был хорошим человеком.

Никто в это не верил, когда видел его. Наоборот, большинство считало его приятным, обаятельным и внимательным. Но они жестоко ошибались. Сколько он себя помнил, он наслаждался зрелищем чужих страданий. В детстве он использовал животных, а потом и людей. И, может быть, поэтому он, в отличие большинства, все еще сохранил ясность мышления.

Его родителям понадобилось несколько лет, пока до них наконец дошло, что это не несчастный случай или не вина других детей, а что их хорошенький приемный сынок действительно мерзавец. Его отец сразу же от него отступился. Мать же, напротив, перепробовала все – от различных психологов до занятий боксом. Но когда ничего не помогло, надежда наконец погасла и в ее глазах. Когда он через несколько лет, вдохновленный Райнхартом, после средней школы доверил выбор своего жизненного пути жребию и сказал, что собирается покинуть их, они с трудом скрыли свою радость.

…Что-то заскрежетало. Он сел и явственно услышал, как ворота безопасности в дальнем конце коридора отперли и открыли. Это было среди ночи и не могло быть ничем иным. И, как и в прошлый раз, он услышал, как они со скрежетом катят носилки на колесах.

Он взял кости, встряхнул их в сложенных ладонях, которые открыл с напряженным ожиданием, все время слыша скрежет приближающихся носилок. Вышло именно так, как он надеялся. Два ряда с тремя точками в каждом. Точки, цвет которых давно стерся, и остались одни углубления. Но это было не что иное как «шестерка». «Шестерка», которую ему не терпелось воплотить в жизнь.

Они уже почти подошли к его двери. Через несколько секунд ключи вставят в замок и повернут, и его выведут из камеры и привяжут к носилкам. Он быстро засунул кости в рот, проглотил их и засунул руку под подушку и дальше в дырку в матрасе, где свыше двух лет прятал ножницы из фабричного цеха.