Девятая жизнь

Весь понедельник, вторник и даже кусочек среды Катька предвкушала этот пражский вояж. Думала о том, как просторна и нетороплива Влтава в начале лета и можно будет покормить голубей и зайти в собор Святого Витта, где покрываешься мурашками от прохлады и красоты. Выпить пива, сгрузить на дедову тарелку ненавидимые кнедлики, сидеть вечером на набережной и говорить о миллионе вещей, глядя, как в реке отражаются фонари и звезды.

В среду, когда день неудержимо сваливался в вечер, Катьке позвонил Валентин Петрович Климанский.

– Катерина Филипповна, – сказал он, и та вдруг уронила кисть, которой раскрашивала гибискус на холсте, и вытянулась в струну – так резко и диссонирующе прозвучал голос. – Приезжайте, пожалуйста. Катерина Филипповна… его больше нет.

Теперь ехать в Прагу было не с кем.

Глава 3

Филиппа Ивановича Литке хоронили на Кунцевском кладбище – заслужил.

Хорошо, что сейчас не весна или осень, думала Катька, шагая по сухой и счастливой от солнца дорожке. Хорошо, что нет голых веток, ворон, каркающих вслед, тряпочно- серого неба и мерзкой мороси – не туман, не дождь, так, нечто среднее. Нет ничего, усугубляющего горе, шаблонного, словно стенания плакальщиц. Дед бы восстал из могилы и всех поубивал, если бы его так хоронили. Он однажды сказал, что непременно в день прощания будет солнце. Откуда он знал?..

Конечно, оркестр играл. И гроб был солидный, темно-бордовый, украшенный живыми цветами; только Катьке все казалось, что там, внутри, – не дед. В зале прощания, когда она подошла, то долго вглядывалась в дедушкино лицо, немного заострившееся и все же – непримиримое. «Смерть есть, но это лишь начало», – словно говорил дед. Катьке казалось, он сейчас откроет глаза и спросит ее, почему она так вырядилась и где платье в синий цветок – ох и любил он, когда Катька его надевала! Она уже и в чемодан это платье уложила, чтобы в Прагу везти. Но дед глаз не открывал, и в его неподвижности, в застывших чертах было что-то неправильное: нельзя, будучи настолько живым, быть мертвым.

Оркестр был, только вот играл он не тягучие мелодии, мерно загоняющие в могилу не только уже умерших, но и живых, а что-то светлое и высокое, будто летние облака. Они плыли по небу, кучерявые и очень деловые. Наверное, насчет музыки тоже дед распорядился, он не любил настолько важные дела оставлять на самотек. А когда гроб подняли и понесли, мелодия снова сменилась – и, несмотря на аранжировку, место и время, Катька сразу ее узнала. «Обыкновенное чудо», один из любимых фильмов деда.

«Давайте негромко, давайте вполголоса, давайте простимся светло. Неделя-другая, и мы успокоимся, что было, то было – прошло…»

Рядом плакали. Катька – нет. С того момента, как Валентин Петрович, личный помощник деда, позвонил и сказал… то, что сказал, Катька будто застыла, превратилась в дерево. Она даже слышала, как скрипят ее руки-ветки, как корка трещин разбегается по телу-стволу. Нужно было что-то делать, и Катька делала, нужно было ехать, понимать и смотреть, и она поехала, поняла и смотрела долго, очень-очень долго, чтобы запомнить до самого конца. До своего конца – она надеялась, тоже под круглым летним небом, под воркование голубей, переживавших очередной брачный период. Дед как-то сказал: «Я думаю, ты будешь жить долго, как и я», – Катька ему поверила. Жить и помнить, что у нее был дед, Филипп Иванович Литке, известный художник и самый лучший на свете человек.

Катька шла за гробом и глядела, как покачиваются цветы. На лепестках роз блестели капли, и Катька подумала: надо их нарисовать, красиво. Она обязательно нарисует. Впереди вот этот венок с четным числом роз, а за ним размыто – все остальное. Люди-силуэты, деревья-тени, звонкий июньский зной. Тогда, может, удастся вылить из себя черноту, что затекла внутрь и колышется там, будто чернильная жижа.

Речей не было. Дед не велел. Так и написал в распоряжениях, которые имелись у Валентина Петровича: «Над могилой моей трепаться не смейте, лучше пойдите и выпейте за упокой души! Да хорошо примите, не стесняйтесь!» Был заказан ресторан, куда часть провожающих должна отправиться сразу после похорон. А пока…

– Ты как? – спросил Игорь тихо, и Катька обнаружила, что все это время тот держал ее за руку.

– Нормально. – Что еще ответить на дурацкий вопрос?

– Держись, Катя.

Вот это дурацкое слово «держись»! Как будто она повисла над пропастью и болтается! Как будто она не сумеет выкарабкаться, выжить, как выживала всегда. О, у Катерины Литке опыт выживания имеется. И даже дед, который внезапно и подло перестал быть здесь, не может ее угробить. Она умеет стискивать зубы и идти вперед.

– Все нормально, – сказала она и вынула свои пальцы из ладони Игоря.

Нужно было постоять у могилы – и Катька постояла.

Нужно было сказать закрывать гроб – и она сказала.