Девятный Спас

Гвардии прапорщик был к этому готов, в руке держал карманный пистолет. Наклонившись над упавшим, коротким, сильным ударом треснул его рукояткой по виску. Штрозак только охнул.

— Упал? Дурья башка! — вскочил из-за стола Фрол. Видеть, как Лёшка угомонил немца, пятидесятник в полумраке не мог. Дальше таиться было незачем.

Алексей повернулся, наставил дуло на Быка и негромко, но убедительно сказал:

— Сядь, Фролка. И не гляди, что пистоль мал. Пуля в нём тяжёлая, быка свалит.

Ручищи пятидесятника вцепились в столешницу, глаза сузились.

— То-то я смотрю, для немца глаз шибко зыркий, — протянул стрелец, не выказывая страха. — Ты пали, птаха Преображенская, не сомневайся. Фролка Бык смерти не боится.

Легко, будто щепку, он опрокинул стол и ринулся на Попова. Лампа, упав, разлила лужицу горящего масла, которое зашипело и погасло, но на земле стоял фонарь, и этого света для прицела было довольно. В плечо? В ногу?

Дуло качнулось кверху, книзу. Ударил выстрел. От кремнёвого замка полетели искры, из ствола пук огня.

Пятидесятник зарычал, но устоял и даже не споткнулся. Знать, пуля не задела кости, пробуровила одну плоть. От такой раны Алёше прок был никакой — всё равно, что бешеного быка кнутом ожечь.

Увернувшись от пудового кулака, со свистом рассекшего воздух над самым ухом, гвардии прапорщик со всего маху ударил врага, как давеча ганноверца — рукояткой в висок. Однако голиафу это было вроде комариного укуса, даже не покачнулся. Двинул локтем — и Попова отшвырнуло к самой стене. Оно, может, и к лучшему. Образовался простор, чтоб выдернуть из ножен шпагу, а с шпагой в руке Алёше хоть быка подавай, хоть медведя — не страшно.

Только и Фрол был не дурак с голыми руками на клинок лезть. Он сбил ногой фонарь, и в подземелье стало темным темно.

Алексей стоял, прижавшись спиной к шитой досками стене и держал шпагу наготове.

Что-то шуршало во мраке, но рядом или поодаль, было не разобрать — до того стучало в ушах от сердечного биенья.

На всякий случай гвардии прапорщик сделал несколько низких рубящих ударов, чтоб подрубить супротивника под колени, ежели подкрадывается. Сталь рассекала пустой воздух.

— Отсюда тебе всё одно никуда не деться, — сказал невидимому врагу Алёша. — Только зря увечье претерпишь. Я тебе руки-ноги поколю, но возьму живьём. Зажигай фонарь.

А шорохов больше не было. Тишина.

Злохитрый Фролка поступил единственно разумным образом: съёжился где-нибудь, дыхание затаил и ждёт, когда преображенец вплотную подсунется. Тогда шпага ему не поможет, а нож у стрельца, поди, тоже имеется. Хоть он и без ножа, одним кулаком насмерть уложит…

Однако в нерешительности Попов пробыл недолго, ум у него был сметливый. Где тут сено-то было навалено? Вот оно, рядышком. Зажав шпагу подбородком так, чтоб эфес был поближе к кисти, Алёша достал кресало с кремнем, нагнулся и высек искру прямо на сухую траву. Повезло — огонь взялся сразу же. Попов отпрыгнул в сторону и выставил перед собой клинок.

Никто на него из тьмы не бросился. Пламя разгорелось так быстро, что в считанные мгновения никакой тьмы не осталось, весь склеп озарился лучше, чем давеча от фонаря и лампы. Только Быка в подземелье не было! Валялся перевёрнутый стол, под дырой колодца лежал оглушённый Штрозак, пятидесятника же след простыл.

Алёша не верил собственным глазам. Заколдованный он, что ли, этот Фрол? С колокольни ещё ладно, но из-под земли-то как можно испариться?

Лестница как висела, так и висит. Да и слышно было бы, если бы стрелец по ней полез…

Рука сама поднялась сотворить крестное знамение. Изыди, нечистая сила!

Но сено полыхнуло ярче, и в углу, рядом с лавкой, высветилось пятно. Не пятно — дыра!

Недокрестившись, Попов кинулся к лазу. Вот куда он уполз, гад! У него, как у лисицы, в норе запасные входы-выходы!

Чтоб попасть в лаз, пришлось встать на четвереньки, а шпагу бросить. Соваться головой вперёд в темноту — это запросто можно было напороться на нож или попасть под удар железного кулачищи, но разъярённый Алёша об опасности не думал. Неужто снова улизнул, уж прескользкий?! Нора скоро расширилась, в сером мраке можно было разглядеть ступеньки. Наверху кто-то топал, под тяжёлыми шагами осыпалась земля. Здесь он! Недалеко ушёл!

Но что будет дальше, Попов уже догадывался. Фрол вылезет наружу, где ход наверняка прикрыт дверцей. Мужик он умный, сообразит придавить люк чем-нибудь, чтоб преследователь не мог выбраться. Вот и попадёшься, как мышь в мышеловку. Не то страшно, что сзади сено горит. Догорит — погаснет. Страшно, что Бык, конечно, лестницу колодезную обрежет. И тогда торчать Лешке в этой могиле, пока не околеет от жажды и голода. Потому что разыскивать его тут никто не догадается…

От страшных этих мыслей рванул он вверх по ступенькам со всей прыти. Уж и свет стал поярче, и воздухом свежим потянуло, а всё равно успеть было никак невозможно.

Скрипнули петли, в проход пролились солнечные лучи. Но басистый голос глумливо крикнул:

— Жрать захочешь — толстяка своего грызи!

Что-то сочно шмякнуло, загрохотало. Алёшка думал — дверца, но нет, свет не померк, а значит, люк остался открытым.