Девятный Спас

– Как я за тебя пойду? Ведь я вырасту, мне в твоём дому станет не пройти, не разогнуться.

В эту пору по крыльцу дядя сбежал, и весёлый мужичок про девчонку сразу забыл. Прямо из седла, где он был с Автономом Львовичем вровень, зашептал что-то. У дяди сползлись чёрные брови.

– Точно ль засыпало? Эх ты, дурья башка! Не сумел живьём! Теперь концов не сыщешь! К князь-кесарю ехать надо.

И заторопился, даже не стал ждать ужина, для которого столько всего вкусного жарилось-варилось.

Сынка своего недоумного тоже собрал, в тележку усадил.

– Ну, заезжай ещё когда, – вежливо сказала Василиска двоюродному на прощанье.

Он буркнул:

– Не заеду.

– Почему это?

– Незачем будет.

И опять она его не поняла.

Дядя дрожащими руками схватил Петю за плечи, повернул к себе.

– Ты говоришь?! Говоришь?!

«Подумаешь, – подивилась княжна. – Ладно б ещё дурачок что дельное сказал».

Мальчик отцу ничего не ответил, и Автоном Львович оборотился к Василиске.

– Он с тобой и прежде говорил?

– Ну да.

И не уразуметь было, чего это у дяди кадык прыгает и слёзы в глазах. «Чудные вы оба, что сынок, что отец, – подумала Василиска, – яблочко от яблони».

– Вот что… Коли так, вот что! – Автоном Львович оглянулся на князя Матвея, вышедшего проводить свойственников. – Пускай Петюша у вас погостит. Не знаю, в чём тут дело, но ему это в пользу. А я заеду скоро. Как только служба дозволит.

Тятя у Василиски был не тот человек, чтоб кому-нибудь перечить, да еще в столь простом, родственном деле.

– Да Бог с тобой, Автономушко, пускай живёт, сколько пожелаешь.

Прощался дядя с Петей так, что у Василиски защемило сердце. Вот ведь суровый человек, страхообразного лика, а сердцем ласков. И обнял сынка, и облобызал, даже слезами оросил.

А вот как себя при этом вёл двоюродный братец, девочке ужасно не понравилось. Глаз на родителя не оборотил, всё в небе облака разглядывал.

– Жуткий какой парнишка-то, – шепнула Стешка.

Только главная жуть ещё впереди была. В ту ночь ударил первый настоящий заморозок.

Утром на мелкопереплётных окнах, в которых слюдяные пластины были недавно заменены стеклянными, расцвели серебряные цветы невероятной красоты. Особенно дивен был один, в левом нижнем квадратце – не ледяной узор, а истинное чудо. Василиске стало жалко до слёз: вот сейчас солнышком пригреет, и потает несравненная краса.

Княжна побежала во двор, искать плотника Авдея. Пусть скорей вынет из рамы стекляшку, отнесёт в ледник. Всякую прихоть балованной девчушки челядь выполняла охотно и весело, так что долго упрашивать Авдея не пришлось. Пока он копался, выбирая стамески и молоточки нужного размера, Василиска помчалась назад в дом, любоваться.

Встала в горнице у окна, обмерла. Позолоченный выглянувшим солнцем, цветок сделался ещё прекрасней.

Вдруг глядит – с той стороны подходит Петя. Её не замечает, а на изморозь смотрит, не отрывается. Стало любопытно: обратит внимание на льдяное волшебство иль нет?

Обратил. Впился взглядом, на лице появилось напряжение, будто мальчик силился что-то понять или запомнить

А дальше он сделал такое, что у Василиски побежали мурашки. Плюнул прямо на цветок и яростно стёр его рукавом. И возненавидела она мерзкого святотатца, и ненавидела целый день, до вечера. Ещё и Стешка про родственничка кое-что поведала.

– Подумаешь, на стекло плюнул! – зашептала горничная, то и дело оглядываясь на дверь. – Я тебе, боярышня, пострашней расскажу. Другим никому не могу, стыдно, а ты ведь меня не выдашь?

Стешка была девушка некрасивая, сильно не молодая, лет двадцати пяти, глуповатая, но добрая. Василиска её любила.

– Вчерась мету веником под большой лестницей, подходит этот бесёныш. Глядит на меня своими кошачьими гляделками. «Чего тебе, спрашиваю, барич?» А он мне: «Покажи. Что ты там прячешь?» И вот сюда, в лядвие мне тычет!

– В лядвие? – ахнула Василиска и поглядела вниз, где у Стеши ляжка.

– У меня там пятно родимое, волосками поросло. Никто про то не ведал, кроме матушки-покойницы. Прячу от всех, стыдно. Вот мы с тобой, боярышня, и в бане сколько раз мылись, и в пруду плавали, а ты ж не видала? И никто не видал. Я как растелешусь, это место всегда ладошкой ли, утиркой ли прикрываю. Откуда ж бесёныш прознал?

Княжна слушала, вытаращив глаза и прикрыв рукой рот.

– Стала я от страха вся квёлая, будто квашня. Не то что заперечить, вздохнуть боюсь. Веришь ли? Задрала подол и заголилась. Срам какой! А малой на родинку поглядел, пальцем потрогал и пошёл себе. Осталась я ни живая, ни мертвая, еле ноги держат. По сю пору не знаю, въявь ли то было иль чертячье наваждение. – Стешка наклонилась, зашептала ещё тише, испуганные глаза округлились. – И с тех пор лядвие будто огнем горит!

Попросила Василиска показать. Раз чужому мальчишке можно, то уж ей и подавно.