Девятный Спас

Оружье у стрельцов было, на его недостачу никто не жаловался. Оно и понятно: у исконного стрельца мушкет, сабля да бердыш свои собственные, любовно хранимые. Когда вышел указ оружие из слобод в казну сдавать, отнесли ржавье старое, ломаное, а настоящий наряд попрятали.

От денег не отказался никто, и, судя по звону, Фрол отсыпал каждому чистого серебра. «Знать, денег у заговорщиков много. Откуда бы?» – озабоченно шепнул Алёша. Дмитрий пожал плечами – ему было скучно. Про пороховое дело отвечали разно. У двоих в десятках оказались опытные пушкари, ещё у одного – мастер подкопно-взрывного дела, чему главарь особенно обрадовался. Наконец, обстоятельный расспрос завершился.

– Помолимся, други, чтоб Святая Троица воспомоществовала нашему старанию, – сказал густоголосый. Помолились. Тоже неторопливо, истово.

– Побратаемся.

Побратались: каждый с каждым обнялся, троекратно облобызался, попросил не помнить зла и миловать на всякое вольное и невольное согрубление.

– Хорошо, их там сам-девятый, а не сам-тридцатый, – проворчал истомившийся Попов. – До ночи бы целовались.

И то: июльский день хоть и долог, но солнце уже спустилось низко. Русский заговор – дело нескорое. Однако и после лобзаний сразу к делу не перешли.

– Ну, а теперь по чарочке, – сказал бас под довольное рокотание остальных. – Монахи меня тут балуют подношениями. Отведайте, братья, чем Бог послал.

Сверху теперь доносился перестук чарок, бульк да чавк, да смачный кряк – это когда вино в глотку опрокидывали, бородой занюхивали.

– А я с утра не емши, – печально молвил Попов.

– Я со вчерашнего… Всю ночь скакал.

Стрельцы подкреплялись долго. К главному разговору приступили уже в сумерках.

* * *

Бас начал речь проникновенно, трепетательно:

– Все вы люди семейные, не вертопрахи. Знаете, в какое дело вступили. Не переможем вражину – ждёт нас гибель лютая, могила безвестная. Ни креста на ней не будет, ни памяти. Ссыплют буйны косточки в поганую яму, не то раскидают на пустыре бродячим псам на глодание.

Нестройным гулом десятники ответили, что гибели не устрашатся, за старину и правду постоят до конца.

– Нет больше мочи терпеть злое от власти неистовство, – заговорил тогда Фрол твёрже, с силой. – Ране Пётр одних нас, стрельцов, терзал, а посадские сбоку смотрели. Ныне же всем житья не стало. Последнюю кожу дерут, кровь льют христианскую, а чего для? Чтоб из заморских стран траву табак, да бабий волос, да прочую пакость завозить? Нужно оно нам, море балтийское, холодное?

– Пропади оно пропадом! Тьфу в него, лужу солёную! – согласились десятники.

Дальше бас говорил про доносы и казни, про разорение русской земли, про глумление над христьянскими святынями. Многое из его речей относил ветер, но многое внизу было и слышно.

– А ведь правда всё, – вздохнул Дмитрий. – Так и есть.

Попов горячо возразил:

– Глупство и скудоумие! Если бы их, дураков квасных, за бороду из болота не выволочь, если б регулярную армию не затеять, затоптал бы нас швед. В Европе мануфактуры, корабли стопушечные, а мы всё на заду рассиживаем!

– Однако не шведы на нас войной полезли – мы на них.

Увлекшись, друзья заспорили громче нужного, а тут как раз и ветер стих. Вдруг сверху слышится:

– Чтой-то там? Никак голоса?

Алексей зажал Митьше рот.

– Ветер, Фрол Протасьевич, – ответили главарю после молчания.

– Ладно… Дело, товарищи, будем так делать. Начнём с Никитской улицы, где у собаки Ромодановского двор. Верные люди нашли там ход подземный, старый. Раскопали, поправили, подвели прямо под палаты. Людишек ваших, о ком говорено, ко мне присылайте. Порох есть, надо только заряд справно заложить… Всем прочим, кроме тебя, Савва, и тебя, Конон, быть в назначенный час со своими десятками у Преображёнки.

– Ты мне иль Конону Крюкову? – переспросил кто-то, из чего стало понятно, что Кононов там двое.

– Крюкову. Он же по фитильному делу, не ты… Значит, Конон Крюков с Саввой, где скажу, красного петуха в городе пустят. Ну, а как по набату посады поднимутся, веселье само пойдёт… Истосковался по бунташному делу народ. Едино лишь псов преображенских страшатся. Тут на вас и надежда. Заляжете округ Преображёнки. Когда на Москве взрыв грянет и станут приказные из ворот сыпать, бейте по ним из ружей, чтоб не совались. Полка Преображенского в казармах нет, он с царем в Литве, так что подмоги ярыгам ниоткуда не будет. Без князь-кесаря, без Преображенских Москва наша… Что это ты, Зиновий, головой качаешь? Иль сомневаешься?

– Сомневаюсь, Фрол Протасьевич. Не мало ли нас на такое великое дело – всю Москву взять? Восемь десятков только.

«Зиновий Шкура», – шепнул Попов, узнав говорящего по голосу.

– В сто девяностом году, когда Матвеева с Нарышкиными били, нас поначалу сам-седьмой было, и то управились. Без посадов, одними стрельцами. Да житьё было не в пример глаже нынешнего. Поднимется народишко, поднимется! Наше дело только ярость на кого надо поворачивать. У меня все аспиды переписаны, никто живой не уйдёт. Вычистим Москву добела, ужо будет, как невестушка.

– Перво-наперво бояр всех под корень.