Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды

Я не сдержался и бросился на него. Глупо безумно, но слушать это было невозможно. Было ясно, что уйти ей не дадут, а заставить работать на себя… нет, не смогли бы…

Он, видимо, чуть замешкался, мой клинок почти коснулся его горла, когда я почувствовал, что парализован – как когда-то. Заклятый кинжал выпал из рук, а меня отбросило к стене – ужасное чувство бессилия и неспособности помочь: даже зная, что я лишь Раб Кольца, возможно, она полагала, что я способен сделать хоть что-то? Ведь я был опаснее любого существа в Средиземье.

Видимо, ее нервы тоже не выдержали – она кинулась ко мне…

– Как вам не стыдно! Ничего хорошего даже со своим сверхкольцом сделать не можете: оно не принесло вам ни доверия, ни покоя, ни радости! А издеваться над теми, кто в твоей власти, – по крайней мере признак дурного вкуса!

В таком бешенстве Владыку не видел никто. Извержение Ородруина показалось бы прохладным ручейком в сравнении с волной озлобленной воли, прокатившейся по залу.

– Выговаривать – мне? – очень тихо проговорил он, и, видимо, повинуясь приказу, не выполнить который ни у кого из присутствующих недостало бы сил, один из кольценосцев скользнул к ней и вонзил в спину заклятую сталь.

Она повернулась к нему:

– Я не виню вас. – И вложила свою ладонь в мою – ту, на пальце которой было кольцо.

– Аллор, ты ведь можешь усыпить – навсегда? – прошептала она еле слышно.

Это было все, что я мог сделать для нее – теперь. Чудовищным напряжением остатков воли я заставил кольцо действовать; Саурон не успел помешать мне – думал, что я получил достаточно. Почувствовав приближение смертного сна, она улыбнулась.

– Говорила же, что ты бессилен, – владыка рабов. Я люблю тебя, Аллор, – прости, что так вышло – я не могла иначе. Но пока существуют твои душа и память – у нас есть надежда. До встречи – когда-нибудь – за Кругом, – и закрыла глаза.

Она лежала, положив голову мне на грудь, как королева-победительница…

Голос призрака пресекся. Повисло тяжелое молчание. Арагорн вздохнул, видимо под впечатлением от рассказа вспомнив что-то свое, а Гимли с преувеличенным вниманием разглядывал свой топор.

– Уж не думаете ли вы, что я это рассказал, чтобы разжалобить? Или, быть может, я просто разыграл вас? Назгулу же соврать ничего не стоит – да и перерезать всех, пока вы тут уши развесили, лишив Гондор – короля, а Средиземье – мага? Неужели и впрямь пожалели? Спасибо, не стоит.

Все как-то подобрались, не зная, как реагировать и что предпринять.

Черный всадник встал.

– Насторожились – и правильно! – Он резко развернулся, мелькнул плащ.

– Аллор! – воскликнул Гэндальф. – Подожди, пожалуйста! Это правда, – повернулся он к спутникам, – а Кольцом он мог уже неоднократно завладеть. Но почему вы раньше не встретились с Хранителем? Еще в Шире?

Назгул обернулся через плечо:

– А не было меня – вообще не было.

Когда моя любовь заснула смертным сном, избегнув развоплощения и вечного рабства в Мордоре, Владыка приблизился ко мне:

– Ах, вот ты как? Ты пожалеешь об этом – не раз – у тебя будет время. Ты некогда, помнится, предпочел рабство – аду? Ну так теперь ты свободен – относительно, конечно, таких, как ты, ни за пределами Арды, ни в Мандосе не держат. Так что ответишь за все.

Я почувствовал, как его взгляд сжигает меня – дотла. Восемь стояли в оцепенении.

– Так поступают с еретиками-отщепенцами, ясно? – обернулся он к ним. – Прощай, герой-любовник!

– Не-на-вижу, – успел прошептать я в ответ и… Горячая боль сжала, как клещами, то, что было моим телом, – оно таяло на глазах. А потом – бесконечное падение в огненно-ледяную бездну. Я не знаю, с чем можно сравнить это – да и надо ли? Жар, холод, боль, страх, раскаяние – без возможности хоть что-то исправить, головокружение – это просто слова, ярлыки – этого не понять тем, кто там не был, – внезапно он взглянул на Гэндальфа – тот сидел, сжавшись, сцепив руки так, что побелели костяшки пальцев.

– Ты знаешь… Барлог в Мории… – и опустил глаза. Гэндальф поднял голову и взглянул на ночного гостя каким-то другим, особенным взглядом:

– Значит…

– Значит, что конец второй и почти всю третью эпоху я провел ТАМ. Платил по счетам – как сказал бы правдолюбец Гортхауэр.

Я не помнил себя от муки, все было выжжено, заморожено, растоптано – как назвать это… Наверное, только ее последние слова удержали мою душу, мое сознание от исчезновения – память. Несмотря на то что она умножала страдания, она заставляла быть, быть собой – я не мог убить ее – еще раз. Но мне грех жаловаться – со мной был еще один дар любви – надежда. Там, где созданы все условия для ее уничтожения, – у истоков отчаяния…

И вот – стоило столько столетий бороться за свою душу против всей преисподней, чтобы ее наконец вызвал – притянул Владыка и Учитель, – назгул саркастически расхохотался.

Он вернул меня и спросил:

– Ну как, подумал? – поистине, как наставник, разрешивший наконец нерадивому ученику покинуть угол.

– Да, – ответил я (это не было ложью ни в одном отношении: времени для раздумий у меня, и правда, было предостаточно, другое дело – к каким выводам я пришел).