Девятьсот семнадцатый

— Давайте завтра выедем, поручик, — предложил полковник.

— Нет, сегодня. Я боюсь, как бы не арестовали. Разумеется, не за себя боюсь, а за доверенные мне документы.

— Ну, как знаете. А я думаю задержаться в Москве, чтобы отдать последний долг безвременно погибшей. Вы разве не думаете заглянуть? Ведь, кажется, вы были близко знакомы.

— Если успею, обязательно. Но я должен еще быть в отделе ЦК кадетской партии.

— Тогда прощайте, Сергеев. Прощайте и вы, красавица. Надеюсь, увидимся.

— О, конечно.

Когда Филимонов вышел из комнаты, Ирина Львовна, глядя в глаза Сергееву, сказала:

— Давайте деньги. Ну… Я словам не верю.

— Я передам их в поезде.

— Ах, вот как вы. Нет, покажите деньги. Повторяю, я не привыкла верить словам.

— Ну, вот, смотрите. — Сергеев вынул из кармана конверт, достал из него деньги, а конверт бросил в камин.

— Да вы настоящий богач. Но… такими вещами не разбрасывайтесь, — в камине нет огня.

Ирина Львовна, нагнувшись, щипцами вынула из камина брошенный Сергеевым конверт. На конверте стояла четкая надпись: «Моей жене Тамаре Антоновне Преображенской пятнадцать тысяч фунтов стерлингов».

— Ах, — вскрикнул Сергеев. Он схватился за голову.

— Нечего охать, мой мальчик. Изорвите конверт. В другой раз будьте осторожней.

— Ирина Львовна… Ради вас все.

— Понимаю отлично. Марш за билетами. Но, стойте Мне сейчас же десять тысяч, как условились. Ручку? Нате, целуйте обе… Только не вздумайте когда-нибудь задушить и меня.

Через три часа Сергеев и Баратова покачивались на мягких подушках спального вагона международного общества. Скорый «Москва — Тифлис» бешено рвал пространство. За большим зеркальным стеклом окна бежали вскачь леса, деревни, ручьи, поля.

Ирина Львовна, прижимаясь к Сергееву всем телом своим, говорила:

— Я по натуре авантюристка. Это не плохо. Жизнь — полней. Ты, Витя, хочешь славы. Если будешь слушать меня во всем, мы достигнем того, о чем ты теперь мечтать не смеешь. Ты будешь генералом. О, не смейся. Я сумею это сделать. У нас будут богатство и слава.

— Дорогая, я так растроган.

— Заметь себе: только по трупам можно добиться высшего счастья. То, что ты сделал с этой женщиной, — пустяки. Еще вчера ты для меня был просто славным мальчуганом, с которым можно от скуки поиграть. А вот теперь я чувствую в тебе мужчину. Мой милый, я так люблю терзать людей. Мне приятно, когда они кричат, какие жалкие, противные.

Они помолчали.

— Она сопротивлялась? — неожиданно спросила Баратова.

— Да.

— Она кричала, но ты ее жал, давил… Ах, да! И ты душил ее. Витя, закрой же дверь.

* * *

Дождливая погода сменилась морозными вьюгами. Метеорами мчались события.

— Товарищ Кворцов, растолкуй мне, как дела у нас. И насчет власти, — замордовался настолько, что даже газет не читал, — как-то спросил Щеткин.

— Власть у нас, как знаешь, советская. Еще в октябре, когда в Москве готовились к драке, в два дня было низвергнуто Временное правительство в Петрограде. Рабочие заняли Зимний дворец, арестовали Временное правительство.

— Так.

— В день переворота и на следующие дни в Петрограде заседал Второй Всероссийский съезд советов. Из своего состава он выделил Совет народных комиссаров во главе с нашем вождем Лениным, как председателем. Этот же съезд вынес постановления о немедленном мире и о земле. В это же время образовался у нас в Москве военно-революционный комитет.

— Так, знаю.

— Войну мы прекратили. Германия и Австрия идут на мирные переговоры. Земля у крестьян, фабрики у рабочих. Управляют страной — советы.

— Это известно. Мы победили повсюду?

— Ну, не совсем еще. Враг не сдается. Поднимает голову контрреволюция. Мы отпустили генерала Краснова, а он на Дону затеял смуту. Не признает советской власти.

— А ведь прав был Друй, когда говорил, что офицеров не нужно отпускать.

— Может быть. Не прошло и месяца, как на нас поперли со всех сторон враги. Нажимали кайзеровские войска. Мы начали с ними переговоры о мире, во имя сохранения революции. Тут корниловцы начали бои на Дону. Выползли польские легионеры, дерутся с нами под Рогачовом. Но Корнилов разгромлен, заняты Таганрог и Ростов. Тут на Урале Дутов объявился. Разогнали его, заняли Оренбург. В эти же дни собралась контрреволюционная учредилка, в большинстве из врагов советской власти. Мы разогнали ее, так как она не выражала воли народа. Мы объявляем кадетов врагами народа. Буржуазия, помещики, дворяне — не мирятся с потерей власти, земли, фабрик и других богатств. Положение становится серьезным.

— А что?

— Мы спорим — подписывать или не подписывать захватный мир с немцами. Дело в том, что сражаться нам нечем. Армия демобилизована, и немцы продвигаются в глубь страны. Заняли Двинск. Наконец, после долгой внутренней драки, мы подписали в Брест-Литовске мирный договор. Тут начинают артачиться эсеры. Как видно, не скоро еще враги дадут нам возможность спокойно строить новую жизнь.

Щеткин слушал эти слова. Вспоминал Друя.

«Прав был матрос, — размышлял он, — и еще как был прав!»

* * *