Девятьсот семнадцатый

— Сучья стерва, Воронин. Вот шельма. А все, брат Нефедов, оттого, что на охвицеров равнялись в ревкоме. Мол, больше понимает. Вот и напонимали. Но разговорами не поможешь. Воронинскую армию нам не обезоружить. Один взвод у меня здесь. Только вчера приехал вербовать добровольцев. Нужно бежать к ребятам, а то хорош командир. Сейчас же поедем.

— А далеко твой отряд?

— Под Ставрополем.

— И я с тобой.

— А куда ж тебе деваться?

…Ехали степью, привольной, широкой. Загоралась задорная ранняя зорька. Чуть тронутое бирюзой небо еще продолжало смеяться яркими звездами.

Отряд из двадцати пяти конных трусил рысцой по влажной, росистой траве.

Нефедов, ехавший рядом с Черноусовым, вдруг снова почувствовал головокружение, слабость, холодный озноб. Противный липкий пот покрыл все его тело.

— Болен я, — сказал он соседу.

— А что с тобой?

— Мутит что-то и жар.

— Тиф, небось. Теперь страсть как тиф косит. В моем отряде сто с лишним человек заболело. Воздух сырой, поэтому и тиф.

Помолчали.

Позади послышались странные фыркающие звуки. Все конные насторожились.

— Что это?

— Никак автомобиль.

— Посмотрим, свои или чужие.

— А что?

— Если чужие — снимаем, а автомобиль нам пригодится, скорей к своим приедем. Ну-ка, стой, ребята, приготовь винтовки.

На крутом повороте дороги отряд притаился.

Загорелись впереди два автомобильных глаза. Машина двигалась не спеша. Вот она поровнялась с засадой.

— Стой! — закричал Черноусов. — А то застрелим всех.

Машина, дрогнув, послушно встала.

— Кто такой едет?

— Воронин со штабом, — ответил знакомый Нефедову голос.

Конные окружили автомобиль.

— Ну-ка, вылезай, белая сволочь.

— Как смеешь… — раздался голос Воронина. — На меня, на командующего Краевой армией?

— Вылезай. Там поговорим.

Из автомобиля вышли семь человек.

— Руки вверх, — скомандовал Черноусов. — Обыщи их, Несмачный и Пихлак.

Как только прозвучали его слова, один из задержанных высоко прыгнул вперед на лошадиные морды. Кони попятились назад в сторону, а человек стрелой помчался от дороги в степь.

— Хлопцы, обезоружьте этих, а я уже догоню бегунца.

Взвилась плетка, рванулся горячий конь Черноусова.

Сверкнула в зареве зари обнаженная сабля.

— Стой! — кричал на скаку всадник. Он уже почти догнал бежавшего без оглядки человека. — Стой, говорят.

Беглец остановился. Тяжело дыша, сказал:

— Слушай, Черноусов… Если отпустишь меня… сто тысяч рублей твои…

— Воронин, гад, предатель… Купить меня хочешь? Не продаюсь. Сто тысяч и так мои будут. А тебе вот на.

Свистнула сабля. Точно отклеившись, скатилась с плеч голова. Рухнуло в траву безжизненное тело. Черноусов соскочил с лошади. Обыскав карманы трупа, он вытащил из них два свертка: один с деньгами, другой с документами. В юном свете загорающегося дня он прочел один из них и галопом помчался назад к своим.

— Хлопцы, полковника зарубил я. Шофер, садись в автомобиль. Несмачный, Пихлак, Татаренков, Нефедов, садитесь.

— И я сейчас. Ты, Петрушин, за начальника. Веди хлопцев на позицию, а я поспешу скорее.

— А с этими как?

Черноусов, не отвечая, сел в автомобиль, и когда машина уже тронулась в путь, крикнул в ответ:

— Это ты, Петрушин, спрашиваешь? Ну, спрашивай, дубина, а я поеду.

…В полдень автомобиль домчался к Ставрополю. Черноусов отвез в госпиталь уже несшего в бреду всякий вздор Нефедова. После осмотра врача больного поместили в тифозный барак.

* * *

Ратамоновцы в последнем бою лишились своего храброго начальника.

Было время, и Ратамонов бунтовал против приказа сверху. Но сжав сталью воли свое честолюбие и гордость, подчинился. Как был, так и остался до смерти своей геройским, храбрым и честным советским воином.

Тело его, пронзенное сотнею пуль, похоронили с высокой воинской честью, а храброе огромное сердце его отдало прекрасную силу свою каждому из трех тысяч бойцов революционного отряда.

Кругом предательства, измены, из каждой подворотни злыми стаями мчатся враги, но непоколебимы, как горные кряжи, ратамоновцы.

Влились к ним лихие рубаки черноусовского отряда, пристали обрывки воронинской вольницы, пошумели немного, но притихли, зачарованные воинской выправкой, боевой решимостью их.

Враги вокруг, всюду по краю пала советская власть. И нет путей отступления. Окружены ратамоновцы, как стая львов в западне. Есть, правда, путь-дорога, не проложенная еще через саксауловые безводные солончаки да пески астраханской степи. А больше нет ни одной.

Митингуют ратамоновцы в последний раз. За начальника у них — светлый, как лен, Черноусов, комиссаром — Гончаренко Василий.

Луг, солнце, тысячи солдат, казаков. Сгрудились. Хмурые, слушают. Говорит Черноусов:

— Эх, братаны мои. Обложила кадетская свора наш отряд. Грозят. Да не боимся. Поборемся еще.

— Побо-о-ремся.

— Не запугают! — шумит возгласами толпа. Колышатся тысячи голов.

— Воны нам сдаться велят. Грозят пятому смертью. Да хоть и мало у нас патронов и снарядов, а не сдадимся белым. Так ли, ратамоновцы?

— Верно.

— Не сдадимся. Ни в жисть.

— Россию пойдем. Пробьемся.

— Смерть кадюкам!