Девятьсот семнадцатый

— Здравствуй, Гончаренко. Давно не виделась. А хлопцев, которые… из гнета гнусного порабощения… оков капиталистической эксплоатации свергли цепи… и вообще выволокли из каталажки. Ре-зо-лю-циями. Деньжата твои пошли на другое дело. Тоже, на пользу революционной… гидры. Тьфу, замололся. На пользу вообще.

— А где Тегран? — спросил Гончаренко.

— Кампанию ведет… против аннекций и катрибуций… на праве самоопределения… Толковая девушка! А ты что без дела-то? Путевку получил?

— Какую путевку?

— Эх ты, шляпа американская. А еще большевик.

— Да я не… не большевик.

— Как не большевик? Да ты что же, за капитал и вообще, а?

— Да нет. Не кричи так, Удойкин. Просто не успел еще записаться. Я хочу…

— Ну, это мы быстро… пойдем. — Удойкин потащил за собой Гончаренко к одному из столов. За столом, оживленно разговаривая, сидело трое солдат.

— Вот рекомендую. С точки пролетарской диктатуры… Билетик хлопцу.

Курносый и вихрастый солдат, державший в раскоряченных пальцах ручку, достал из ящика стола чистый бланк и начал что-то записывать в него.

— Хвамелия… какой части будешь?

Гончаренко ответил. Солдат записал ответ его в бланк. Его сосед, с лицом строгим и бородатым, размашисто подписал. Вручив карточку Гончаренко, он сказал:

— Ступай к председателю. Он подпишет, да заодно и потолкует с тобой, что ты за человек. Хоть ты и солдат, да много разной сволочи и в нашем брате есть.

— Это правильно, — поддержал его вихрастый солдат.

— Ну, что ты — дискледетируешь… парень денег дал, — отмахнулся обеими руками Удойкин.

— Я же не против… только пускай поговорит с товарищем Драгиным. Личность он неизвестная.

Удойкин снова махнул рукой, подхватил совершенно озадаченного приятеля, повлек его за собой по темному коридору и втолкнул в маленькую комнату. В этой комнате находились двое — мужчина и женщина.

— Товарищ Драгин… Вот солдат, который по сознательности класса, которые пролетарского происхождения — в солдатской шинели, можно сказать, за идею сознательности, которым…

— Перестань, Удойкин, — с досадой оборвал его мужчина. — Ну, чего огород городишь? Говори проще.

Удойкин смущенно замолчал.

— В чем дело? Вы, товарищ, в партию вступаете?

— Да, — ответил Гончаренко, — хотя мне очень хочется поговорить с вами.

— Хорошо, давайте поговорим. Вы откуда?.. Как ваша фамилия? Были на фронте? Хорошо. Ранены? Очень хорошо. Из ремесленников. Москвич. Женаты? Так, так — не женаты, значит. Что же вам, тов. Гончаренко, непонятно? О чем вы хотите спросить? Тегран, присядь, пока к телефону. Там через минуту дадут сводку из союза пищевиков… и кроме того, пожалуйста, сообщи Панфилову на сахарный завод, что через час мы выезжаем. Предложи Панфилову, чтобы дезорганизатора и мародера пока не выпускали с территории завода. Приедем — арестуем. Есть отзыв из совета. Кроме того, сообщи, пожалуйста во фракцию совета, чтобы вся фракция была в сборе — сегодня выносим недоверие меньшевистско-кадетскому президиуму совета. Они, проходимцы, задумали над нами расправу учинить. Нам нужно предупредить событие. Всем фабрикам и заводам и казармам, — чтобы провели резолюции недоверия. Кроме того, на утро созываем комитет… Вопросы… Вот, чорт… Куда же я задевал бумажку? Ах вот, Тегран, на. Кроме того, через час выслать товарищей для встречи и проводов раненых. Обслужить три эшелона, едущих на фронт. А вы, товарищ Удойкин, валяйте-ка на съезд трудового крестьянства. Хотя и армяне будут присутствовать, но если вы будете говорить по-русски, вас поймут. Только, пожалуйста, поменьше иностранных слов и всякой чепухи. Приучайтесь говорить по-русски.

Удойкин безнадежно покачал головой, развел руками и скрылся за дверьми комнаты.

— Ну, я вас слушаю, товарищ Гончаренко.

— Я хотел спросить… что такое революция… вот не понимаю я. С фронта только… И вот о партии как. Вот, растолкуйте. Тоже насчет войны.

— Хорошо. Я вам кое-что расскажу, а потом вы прочитаете пару книжек, и все станет для вас совершенно понятным. Вы не интеллигент какой-нибудь, у которого мозги всяким навозом напичканы. Вы Ленина почитайте. Ленин наш вождь. Лучше его никто не расскажет.

— А Керенский?

— Керенский — болтун и прислужник буржуазии. Видите ли, товарищ, о всяком человеке вообще нужно судить двояко. Что человек говорит и что он делает. Что я этим хочу сказать? А вот что. Вы из практики знаете войну. Она гнусна и безобразна. Словом, человеческая бойня. А возьмите буржуазный журнал, книжку, прочтите любой рассказ о войне — совсем другое. Героизм, красота, и некоторые даже вдохновляются и идут добровольцами.

Это — ложь о войне.

Также лжет о революции и о войне Керенский. Революция только началась. Рабочие и крестьяне ничего, кроме нищеты, не получили ни от войны, ни от революции. А Керенский ноет, что революция закончилась и что народ свободен, что капиталисты Терещенко и Родзянко — хорошие революционеры. Слышали вы?

— Да, слышал.