Девятьсот семнадцатый

— Прошу, — сказал он, — только вас дожидаемся, господин Тошняков. А это кто с вами?

— Делегат с кавказского фронта, — поручик Сергеев. Вполне наш. Он член партии.

В комнате, богато убранной коврами, цветами, статуэтками, картинами, мягкой мебелью, находилось около десятка офицеров и двое штатских.

— Открываем заседание. Хотя оно и неофициальное, но, тем не менее… — сказал офицер в бакенбардах. — Нам сделает сообщение господин полковник Перепелкин. Прошу.

С кресла поднялся офицер с седеющей головой и начал говорить:

— Большевики ведут усиленную подготовку к вооруженному восстанию. Кремлевский арсенал ненадежен. Были случаи расхищения оружия. Юнкера и казаки приведены в полную боевую готовность. Третий полк неблагонадежен, большевистски настроен. Убрать его пока не удалось, но нужно во чтобы то ни стало удалить из Москвы. Наши союзники-меньшевики и эсеры — не пользуются никаким авторитетом в рабочих и крестьянских кругах. Нужно надеяться только на себя. Мы просим командование казачьего полка перебросить казаков в Москву. На фронтах неблагополучно. Война не ведется. Солдаты братаются. Везде засилье большевистских комитетов. В Петербурге царство большевиков. Положение крайне трудное, нужно быть готовыми ко всему. Господа, штаб обороны просит у вас, представителей прогрессивных слоев населения, абсолютной поддержки.

— Ваши планы, полковник? — спросил человек в серой визитке с тройным подбородком.

— План очень прост. Мы его выполняем. Город разбит на участки. Каждой надежной воинской части даны оперативные задания. Юнкерам поручена сугубая охрана арсенала. Вновь отдан исторический приказ — патронов не жалеть. Драться до последнего. Вот все планы. Кроме того, мы используем Викжель, настроенный против большевиков. Это нам нужно, чтобы забастовали все дорога в случае нашего поражения.

— А ударники?

— Ударные батальоны высланы все на фронт. Есть ударницы. Но лучше всех их распустить по домам. Только деморализуют своих.

Поднялся тучный человек во фраке. Повелительно качнув рукой, он начал говорить.

— Господа, мы стоим на пороге анархии. Мы, промышленники, терпим одно поражение за другим. Указом совета везде вводится восьмичасовой рабочий день, для нас совершенно разорительный. Мы грозим локаутом, а они, эти негодяи, выдвинули рабочий контроль над нашим кровным производством и фактически сами хозяйничают. Наш авторитет совершенно пал. Просто кошмар какой-то. Подумайте только: совет грозил Гужону реквизицией предприятия. Мы не в праве уволить смутьянов, за них заступается этот собачий совет. Что делать? У нас нет твердой власти, на которую мы могли бы опереться. Это же невозможно. Мы понимаем, что командованию трудно. И понимая это, мы идем на всемерную поддержку. Наш биржевой комитет отпускает вам миллион рублей на дело установления порядка. Господа, нужно действовать. Действуйте решительно, полковник.

— Да, да, решительно, — поддержал промышленника Тошняков. — Вам обеспечена поддержка всего культурного общества. Симпатии всей интеллигенции на вашей стороне. Со своей стороны, мы кадеты, приложим всемерные усилия, чтобы в этой борьбе победили вы.

— В английском и французском консульствах были?

— Послы дружественных держав, кроме денег, пока ничем помочь не могут. Но в случае нужды они обещают десант. Большевики ведь ни с кем не считаются, а послы боятся, как бы они не опубликовали секретные договоры держав.

— А где договоры?

— В Петербурге.

— Погибла Россия. Не видать Дарданелл. Кошмар.

— Ужасно, но будем действовать. Кстати, господа, запишите наши телефоны. В случае опасности нужно собраться вместе. Место сбора — дума или Кремль.

После заседания Сергеев подошел к Перепелкину.

— Я в вашем распоряжении, господин полковник. Чем могу быть полезен?

— Очень кстати, поручик. Мне вас аттестовал Тошняков. Дело в том, что один из наших адъютантов неожиданно захворал. Замените пока его.

* * *

В это же время заседал партийный актив Москвы. Щеткин, имея в кармане новый партийный билет, сидел в одном из первых рядов цирка. Огромное помещение было переполнено народом. Настроение у всех было напряженное.

С трибуны зачитывали письмо Ленина Петербургскому и Московскому комитетам партии. Щеткин напряженно слушал.

— «Ждать съезда советов — ребяческая игра в формальность, позорная игра в формальность», — громко читал человек с трибуны. — «Если нельзя взять власть без восстания, надо итти на восстание тотчас».

Голос чтеца звенел и нарастал:

«Очень может быть, что именно теперь можно взять власть без восстания, например, если бы Московский совет сразу, тотчас взял власть и объявил себя (вместе с Питерским советом) правительством, в Москве победа обеспечена, и воевать некому».

Поднялся небольшой шумок. Щеткин пропустил несколько фраз. Но потом зал снова стих, и стало слышно чтение.

«Не обязательно «начать» с Питера. Если Москва «начнет» бескровно, ее поддержат наверняка: 1) армия на фронте сочувствием, 2) крестьяне везде, 3) флот и финские войска идут на Питер».

Чтение письма закончили. Развернулись горячие прения.