Девятьсот семнадцатый

…Страстная площадь. Задумчивый чугунный Пушкин смотрит на ветхие стены и колокольни Страстного монастыря. Кругом снуют вооруженные фигуры. Вверх по Тверской слышна перестрелка.

— Пароль?

— Отзыв?

…Господин адъютант во вверенной мне заставе налицо сорок пять штыков, два пулемета… за время дежурства трое убиты, пятеро ранено, противник совершает налеты со стороны Садовой. В остальном происшествий не случилось.

— Дзинь! — с треском разлетелось стекло в дверцах автомобиля.

— Пошел…

…Каменный мост. Мутная Москва-река точно покрыта маслом и тускло отражает светлые пятна фонарей набережной. Величественный храм Спасителя, будто бы важный сановник, с презрением смотрит на Замоскворечье.

Льет дождь. Кругом лужи.

— Пароль?

— Отзыв…

— В заставе тридцать штыков, один пулемет… убитых пятеро, ранен офицер… Не случилось…

— Пошел… Быстрее, шофер.

…Кремль. Дрожит старый зубцами стен своих. Грустно, точно заупокойную, отзванивает колокол: Дом… дом… дом! Нахмурились темные Торговые ряды. Застыл Василий Блаженный в скоморошьих нарядах колоколен и башен. Грязным пятном чернеет Лобное место. Машет железной рукой Минин. Задумался Пожарский. Всюду ходят дозоры, разъезжают конные патрули. На всех углах заставы.

— Отзыв.

— Господин адъютант… тридцать штыков… восемь убитых, четверо ранено, прикомандировано сто сабель.

…Происшествий не случилось.

…У Сухаревой башни автомобиль попал под обстрел. Звонко цокали пули о кузов и стены машины. Автомобиль окружили пять темных фигур. Сквозь шум дождя и стук мотора слышны крики.

…Офицер!

— Так и есть.

— Вылезай, как арестованный.

— Нет, пока не арестованный. Получайте, бунтовщики! Сергеев в упор стреляет сразу из двух браунингов. Темные люди хотят бежать, но, сраженные, падают на землю.

— Работает машина? Пошел, шофер. Гони во весь дух.

…Господин полковник! В заставах все благополучно. Есть, правда, убитые, но…

— Послушайте, поручик. Где вы потеряли один погон?

— Он сорвал пулей. Проклятые, — проскрипел зубами Сергеев. — Все-таки сорвали.

— Не беда, скоро вы наденете новые с двумя просветами.

— Благодарю.

— Кстати, по телефону вас спрашивала дама. 00-6-02.

— Ага. Центральная. Дайте… Тамара Антоновна? Вы еще не уехали разве? В гостинице Люкс? Приду. Вам страшно? Стреляют, ха-ха! Пустяки. Там сильная застава, не беспокойтесь. Прощайте, моя любимая. Спешу, спешу.

— Разрешите, господни полковник?

— Конечно, что за разговоры. Целуйте вашу даму за меня.

* * *

— Пей, Витенька, милый мой. Какой ужас! Они бунтуют, эти воры и разбойники.

— Конечно! Но этот бунт им дорого обойдется.

— Неужели всех расстреляете?

— До одного. Сегодня я пятерых собственноручно застрелил.

— Вы мой герой, Витенька. Такой бесстрашный. Но не делайте мне больно.

— Простите… Я знаю этих хамов. Целые годы был вместе с ними в окопах. Ужасно темны, злы и невежественны. Их только плетью да свинцом учить.

— Да, да. Ешьте, пейте, мой хороший.

Сергеев сидел у стола, заставленного закусками, бутылками вина, конфетами и цветами. Мягкий электрический свет струился сквозь зеленый абажур настольной лампы. Правой рукой поручик держал бокал с вином, а левой непринужденно ласкал полное тело своей соседки.

— Вы скоро из Москвы, Тамарочка?

— Дня через три. Как успокоится, выеду. Сейчас опасно. У нас в имении, говорят, разгром.

— Вы бы вернулись назад, к мужу.

— А ты бы хотел?

— Только во имя вашего благополучия.

— Какой ты забавный, Витя. И почему ты меня называешь на вы? Но не шали. Пусти… Нехорошо. Ведь больно мне. Потом.

— Тамарочка, вот выпей. Я произнесу тост за скорую победу, за уничтожение всей черни, всех бунтовщиков.

— И за нашу любовь.

— Ха-ха-ха, — смеялся захмелевший Сергеев. — И за нашу любовь. Любовь и кровь. В этом созвучии много внутреннего смысла. Но как я вырос. Как ненавижу я…

— Пей, Витенька.

* * *

Утром на мгновение прояснилась погода. Разорвав серую завесу туч, выглянуло багровое солнце и тут же скрылось.

Москва жила по-старому, как будто бы в ней ничего не происходило. По панели и улицам сновал народ, гремели мостовые стуком копыт, лязгом, гуденьем трамваев. Сердито брюзжали быстрые автомобили. Возле иных магазинов шла бойкая торговля. У продуктовых кооперативных лавок стояли бесконечные хвосты. И только конные да пешие вооруженные патрули солдат, рабоче-гвардейцев и юнкеров, точно прогуливаясь, не спеша расхаживали у перекрестков и правительственных зданий, да кое-где из прикрытий настороженно выглядывали одноглазые пулеметы.

В помещении совета все шло по-старому. В обычный утренний час уполномоченные от комитетов меньшевиков, эсеров и объединенцев занимали свои комнаты, и, как всегда, принимались вести свои организационные дела и торговлю партийной литературой.

Друй, который все время находился здесь, возмущался и говорил:

— Ведь это же глупо. Мы с ними враги. Они ведут работу против нас. Мы объявили восстание, а, эти девицы на старом законном основании, как представители партии, занимают места в ревкоме. Вот так штука!

— Ничего, мы их вытурим, — спокойно заявил Щеткин. — Погоди минутку.