Девятьсот восемьдесят восьмой

— Ты зря переживаешь, — с нарочитым спокойствием усмехнулся Марсель. — Это у тебя Навь и река Смородина. Кирилл христианином был, к нему ваши ритуалы не относятся.

— Может, и так, — пожал плечами Курьян. — А может, и эдак. По мне — так любому человеку на том свете лишний амулет не помешает.

— Тоже верно, — согласился историк, с удовольствием отметив про себя, что его собеседник перестал хмуриться и снова стал самим собой. — А что, ты хорошо Меланью знаешь?

— Меланью-то? — удивился мужик такой резкой смене темы разговора. — Да уж лучше многих. А на кой она тебе? Понравилась, что ли?

— Возможно. Но не мне. Так что скажешь?

— Ну… — Курьян неопределенно пожал плечами. — Не знаю. Отец ее был известным на всю округу ведьмаком. Знаешь, кто это такие?

— Да, слышал.

— Дочь пошла по его стопам, но больно строптива всегда была. Да и, сам видишь, не из тех, кто мужикам-то нравится. В какой-то момент она обозлилась на всех, что ли. И раньше подарком не была, а в последнее время как с цепи сорвалась — чуть что, за словом в карман не полезет. Может и в глаз дать, если что не понравится. В остальном хорошая баба, хозяйственная. Жалко мне ее.

— Почему?

— Так она небось не девочка уже, а семьи все нет. И вряд ли появится. Меланья гордая, сама никому навязываться не станет.

— Ясно. Что ж, спасибо.

Марсель прошелся по избе с задумчивым видом. Если он правильно все понял, то у них могла появиться проблема в лице влюбленной бабы и его телохранителя, который, скорее всего, не особо задумывался о местных порядках и обычаях. Историк был далек от мысли обвинять мавра в чем-либо, однако имел слабое представление о том, как тот относился к славянскому населению. Считал ли он их равными себе — или же видел в них лишь варваров, поклонявшихся непонятным ему богам? Может быть, стоило поговорить с ним, чтобы уберечь Меланью? С другой стороны, с чего он взял, будто между Мусой и знахаркой что-то есть? Однако шестое чувство подсказывало ему, что дело именно в этом. Постояв в нерешительности некоторое время, Марсель решил все же проведать раненого, чтобы убедиться в том, что их миссии ничто не угрожает. Надев маску и надвинув на лицо капюшон, он вышел за дверь. Снаружи стояла прекрасная погода, и ему вдруг захотелось скинуть с себя надоевшую накидку и прогуляться по окрестностям, но он отогнал от себя эту мысль. Всему свое время, сказал себе Марсель, он еще успеет наделать глупостей, а пока нужно быть осторожнее.

Муса лежал на прежнем месте, но, судя по всему, чувствовал себя значительно лучше. Задумчиво глядя в потолок, он насвистывал какую-то мелодию и производил впечатление человека, который вполне доволен жизнью. В какой-то момент Марсель даже подумал, что ранение пошло ему на пользу — во всяком случае, он раньше не видел его таким умиротворенным. Меланьи в помещении не было, и историк решил, что это к лучшему — все же мужской разговор не предполагал присутствия рядом женщин.

— Как ты? — обратился он к раненому.

— Хорошо, — ответил мавр и слегка приподнялся, чтобы продемонстрировать, что идет на поправку. Однако рана все еще давала о себе знать, и он тут же поморщился от боли.

— Отдыхай, — кивнул Марсель. — Чем больше будешь двигаться, тем дольше мы здесь пробудем.

Историк пытался придумать повод перевести разговор на интересующую его тему, но Муса успел заговорить первым:

— Женщины. Здесь. Какие они?

— А мне откуда знать? — искренне удивился историк, вовремя вспомнив о своей роли священника.

— Говорил, родился здесь, — объяснил мавр. — Думал, знаешь.

— Женщины как женщины, — неопределенно пожал плечами Марсель. — Как и везде.

— Нет, не везде, — покачал головой Муса, мечтательно глядя в окно. — Сильные, большие. Тут. Красивые. Смелые.

— Ах, вон ты о чем. Ну да, не без этого.

Историк вспомнил о том, как африканцы относились к русским женщинам в его мире, и подумал, что с древних времен почти ничего не изменилось — то, что для славянина было естественным, многими другими народами воспринималось как нечто выдающееся. Попытавшись поставить себя на место мавра, Марсель приподнял брови: действительно, Меланья была чуть ли не идеалом красоты — крупная, чтобы рожать детей, мягкая, чтобы любить, белая, чтобы любоваться.

— Странные имена здесь, — вдруг заявил Муса. — Все наоборот.

— О чем ты? Не понимаю.

— Меланья. Говорит, имя значит «темная». Разве так? Нужно иначе. Белая. Абьяд. Как Луна. Хиляль.

— Да, наверное, ты прав.

— Прав.

Приглядевшись к мавру внимательнее, Марсель заметил у того в глазах что-то похожее на тоску и поинтересовался, что его беспокоит. Муса неопределенно взмахнул рукой, продолжая думать о чем-то своем, а затем взглянул на ученого и спросил:

— Обещание твое. Слово. Сдержишь?

Подумав, что пора уже прояснить ситуацию, Марсель решил пойти на хитрость и, опустившись на лавку, посмотрел на собеседника сверху вниз.

— Почему ты считаешь, что я не сдержу слова? Я давал повод? Чего ты боишься?

— Боюсь я? Я ничего не боюсь, — нахмурился телохранитель. — Хочу жить. Сам. Никому не слуга.

— Так в чем сложность?