Девятый

После Зеленого настала моя очередь — нож горизонтальным движением метнулся к горлу. Но не перерезал — я успел прийти в себя настолько, что отшатнулся, делая шаг назад. Но все равно кожу цапнуло. Соседнему ополченцу не повезло — из рассеченной глотки кровь ударила фонтаном, зато дружинник, повторив мой маневр, избежал гибели.

Йена, поворачиваясь вокруг своей оси, практически единым замахом пыталась пройтись по горлу каждого из нас — двигалась она неестественно быстро. Подобно той твари, встреченной на верхнем ярусе убежища. Мужчины, противостоящие ей, уступали в скорости, но валенками не были — лишь один упал на первом ее обороте, а другому подрезала руку, защищающую горло.

Ее кружение прервал я — просто швырнул в нее топором. Слабо швырнул, почти без замаха — лишь бы сбить ее с ритма смерти, пока она не перерезала весь наш командный состав.

Топор обухом угодил ей в затылок. Удар для ее легкого тела оказался силен — Йена, потеряв равновесие, остановила свой смертоносный разворот, просеменила к стене. Выхватывая меч из ножен, кинулся следом, еще не зная, как ее остановить, но понимая, что отдавать ей инициативу нельзя.

Йена не стала оборачиваться на мою атаку — вмяла тело в замшелые камни, ловко, по паучьи, поползла наверх все с той же невероятной скоростью. Миг-другой — и она на гребне стены, приседает, чтобы одним прыжком раствориться в дождливом сумраке.

Не растворилась — из-за моего плеча выскочила черная змея, обвилась вокруг хрупкой ножки, выглядывающей из-под грязного края длинного платья, выпрямилась, потянула Йену вниз. Не удержавшись, она рухнула назад, спиной на наши мечи и топоры.

Сталь встретила ее еще в полете, но даже жуткие раны не остановили стремительную тварь, в которую превратилась девушка. С земли закрутила рукой, стремясь подрезать наши ноги. Лезвие ножа с силой прошлось по голенищу сапога, но не сбило меня со смертельного ритма — раз за разом я колол извивающееся тело. Ни рубить, ни резать не мог — ее обступило сразу несколько воинов, занимавшихся тем же. Тесно здесь стало.

Секира прижала руку к земле, другой топор отсек ее у локтя — кровью из дергавшегося обрубка меня забрызгало с ног до головы. Плевать на возможную радиацию — главное, что нож перестал резать наши тела и доспехи. Вторая рука, а теперь еще хруст — и нога… обе ноги. Приседаю, хватаю свой топор. Рукоятка короткая — снизу даже в тесноте можно размахнуться. Бью раз за разом, пока голова не отделяется от тела.

Туловище все еще живет — его мерзко корежит, оно фонтанирует кровью. Но это уже агония — даже я понимаю, и отхожу от тела. Одуревшие от пережитого кошмара мужчины продолжают колоть, рубить, резать. Мясницкий угар прекращает зычный крик:

— А ну стоять!

Оборачиваюсь — у стены былинным богатырем замер епископ. Будто на голову выше стал — вид грозный, глаза сверкают. Из одной руки свисает черная змея длинного кнута (так вот кто тварь на землю вернул), в другой поблескивает длинный узкий кинжал.

Странно, но все послушались. Такому требовательно-властному голосу трудно сопротивляться.

Расступились в стороны, не спуская глаз со все еще подрагивающего изрубленного туловища. Кто-то неистово крестится раскрытой ладонью, другие тихо бормочут молитвы, на земле, зажимая ладонями рассеченное горло, хрипит умирающий. А за стеной обыденно гудит лагерь — звенят крышки котлов; расправляясь с древесиной, собранной на дрова, стучат топоры; ржут лошади, кричит детвора, гомонят женщины. Никто ничего там еще не знает — стены пристройки надежно скрывают происходящее.

Замерли — стоим молча. Приятно видеть, что в шоке не только я. Хотя чего тут приятного — я-то как раз ожидал всякого, а эти люди собирались попить вина и перекусить. Облом получился эффектный…

Арисат шагнул вперед, к туловищу, присел. Сверкнул нож, лезвие с натугой погрузилось в подрагивающую плоть. В разрез полезла рука — от этой омерзительной картины к горлу вновь подступил комок.

Воин поднимается, поворачивается ко мне, протягивает руку. На раскрытой ладони — комок из фигурно закрученной проволоки, облепленный слизью, кровью и какими-то тонкими корешками.

— Черное сердце, — срывающимся голосом произносит Арисат.

— Господи, да я чуть в штаны не наделал! — охнул Цезер.

— А я наделал… — без стыда произносит ополченец, баюкающий подрезанную руку.

Покосился на уже затихшего его коллегу — этот затих навсегда.

— Как вы догадались? — Опять Арисат.

Не уточняю, что он имел в виду, и так понятно.

— Попугай… На нее шипел попугай…

— Да вроде не сильно и шипел — на меня, бывает, сильнее шипит, — удивляется Арисат и поспешно, чуть испуганно, добавляет: — Но я не опоганенный ведь! Просто не нравлюсь я птице!

— Да я тебя и не подозреваю. Зеленый, бывает, и на меня шикает, когда не в настроении. Но на нее он шипел всегда. Несильно, недолго, но всегда, когда она проходила мимо. Шикнет — и с задумчивым видом затихает: будто видит, что с ней непорядок, но сомневается. Я проверил ее на похоронах Флориса — ходил вокруг толпы, когда все собрались. Попугай беспокоился, только когда приближались к ней.