Девятый час

Но как-то она проснулась рано утром в своей кровати в доме Тирни. Звуки обычной утренней безумной суеты эхом доносились сквозь стены. Топот ног по лестнице, мистер Тирни барабанит в дверь ванной. Девочки жалуются, что им тоже туда надо. Обычный припев: «Можно я надену твой… Можно мне одолжить твой…» – на четыре голоса. И Патрик зовет Тома, а миссис Тирни – близняшек. Мистер Тирни красивым баритоном напевает мотивчик без слов, проходя по коридору мимо двери Салли. Свисток чайника и шипенье жарящегося на сковородке бекона. Подгорающий тост. На нее нахлынуло воспоминание о том, как она уловила похожий запах в квартире матери, когда нежданно переступила порог и поверила, глупо, ошеломленно, но искренне поверила, что в ее отсутствие вернулся отец, вернулся, чтобы вернуть счастье матери, ее яркий смех, ее жизнь. Чтобы она не была совершенно одна.

Салли понимала, что план нелепый, когда поднималась утром с кровати и одевалась в холодной комнате, а потом солгала миссис Тирни, что пойдет в монастырь повидаться с матерью. Сама ложь, произнесенная вслух, на шаг приблизила ее к осуществлению нелепого, ужасного плана. Она произнесла эту ложь, вышла из дома, и внезапно из полета воображения ее задумка переместилась в область возможного. Возможно, она и правда способна что-то совершить, чего-то добиться: спасти жизнь матери тут, на земле, и там, на небе.

«Пойду в монастырь повидаться с матерью», – солгала она без заминки и вышла из дома, а потом поднялась в квартиру миссис Костелло. Толкнула дверь и вошла. Солидная пригоршня квасцов в надушенном носовом платке.

И вот она здесь – один на один со своим планом у кровати миссис Костелло.

Зачерпнув ложкой чай, Салли медленно поднесла ее к губам больной. Миссис Костелло послушно глотнула, сомкнула губы. А потом покачала головой. Она кашлянула, вложив в это проявление слабости всю свою силу, и сказала:

– Хватит.

– Еще пару ложек, – попросила Салли.

Она чувствовала, что как на щеках у нее выступает лихорадочный румянец, как из-под воротника к лицу поднимается неестественное тепло. Миссис Костелло вяло проглотила еще ложку. Губы у нее были сухие и тонкие. Над верхней пробивались светлые волоски. Кости подбородка и скул проступали под кожей. Она была худой и бледной, и ее тело почти исчезло. Ее самой тут почти не было. Точно в комнате совсем пусто: груди нет, узкие бедра, и только одна здоровая нога под простыней и покрывалом. А ведь столькому мешает…

Салли зачерпнула смесь со дна чашки.

В спальню вернулась сестра Жанна. Она тоже держала в руках чайную чашку и ложку.

– Если бы вы чуть-чуть поели, миссис Костелло… – начала она, подходя к кровати. – Может, немного яблочного пюре?

Миссис Костелло все еще кашляла, но уже изящно, слабо и жалобно отнекивалась. Она опять откинулась на подушки.

– Посторонись-ка, милая, – сказала сестра Жанна Салли и втиснулась между ней и больной.

Отвернувшись к туалетному столику, Салли мельком увидела собственное отражение в зеркале. Она выглядела бледной и взъерошенной, с дикими глазами – такая нелепая. Было что-то безумное в том, как она прижимала к груди хрупкую чашку и блюдце. Что-то безумное в самой идее: заткнуть женщине горло. Остановить ее дыхание. Положить конец ее бесполезной жизни, ставшей бременем для всех, – лишь бы получить то, чего она жаждет для матери, которую любит больше всего на свете.

Салли посмотрела на молодые лица на свадебной фотографии.

Две здоровых ноги миссис Костелло в атласных туфлях под кружевным подолом платья. Черные волосы мистера Костелло, густые и волнистые, блестят от помады.

Разве они тоже не смотрят из прошлого диким взглядом?

Миссис Костелло снова закашлялась. Салли оглянулась на нее, и вдруг – за то время, что понадобилось ей на разворот телом, кашель больной словно перешел в другой регистр. До начала приступа она успела сползти с подушек, и теперь спина у нее вдруг выгнулась, а голова запрокинулась. Она силилась поднять голову с подушки, как пловец, выныривающий на поверхность. На щеках и на шее у нее проступили красные пятна – неровные и хаотичные, как щербины на битой посуде. Миссис Костелло прижала ладони к матрасу, точно хотела подняться, потом кашель совершенно ее одолел. В такт ему билась под простыней культя. Салли двинулась к больной и почувствовала, как, плеснув через край, чай намочил ей блузку. Она резко повернулась поставить чайную чашку, а когда развернулась снова, то наткнулась на темную спину сестры Жанны. Монахиня отступила от кровати, хотя ее белый крахмальный чепец все еще склонялся к миссис Костелло. В руках она по-прежнему держала чашку с яблочным пюре и ложку. Кашель калеки еще раз изменился: теперь это было не выталкивание воздуха, а втягивание его – глубокое и мучительное. Маленький рот раззявился, раскрылись и светлые глазки, в которых сейчас чувства и смысла было больше, чем когда-либо видела Салли: паника, боль, удивление.

Салли услышала собственный возглас и схватила монахиню за рукав.

– Помогите ей, сестра! Она задыхается.