Девятый класс. Вторая школа

Самыми хипповыми считались тогда техасы (предтечи нынешних джинсов). Их привозили из-за бугра, продавали на черном рынке. Когда я явился в таких техасах, школьный пижон по прозвищу Спас (ныне академик С. А. Недоспасов) смирился с этим скорбным фактом, только когда получил заверения Джамили, что техасы все-таки не американские, а так себе, польские. К лету из крутых польских штанов я безвозвратно вырос.

На пачках черно-белых фотографий, запечатлевших разные сиюминутные фрагменты нашей бесшабашной жизни, мы всегда улыбаемся. Видно, нам и впрямь было хорошо. Фотографии потускнели, детали стерлись, но это видно.

Снимков у нас такое множество благодаря Сергею Шугарову, который щелкал беспрерывно и раздавал фотографии пачками. Но славен он другим.

Сережа еще школьником открыл новую звезду. Параллельно ту же звезду открыл ученый американец (нет, японец) и первым опубликовал сообщение об этом в научном журнале. Хотя, как потом выяснилось, Сережа сфотографировал звезду раньше. СССР и Япония долго выясняли отношения — им не привыкать. А потом звезда погасла.

Студентом наш Шугаров открыл еще одну звезду. Тут уже не выдержал Андрей Вознесенский и написал про Сергея целую романтическую балладу о том, как звезда «явилась стажеру без роду и племени». Упоенный студент из баллады получился больше похожим на самого́ известного поэта, нежели на нашего Шугарова, типичного интроверта, иногда странного в общении и поступках, который сидел ночи напролет на крыше дачи и снимал звездное небо.

Пламенная страсть? Призыв к мирозданию? Одинокий голос человека?

Классный

Нашего классного руководителя Якова Васильевича Мозганова даже между собой мы звали уважительно, по имени-отчеству, но слипшемуся в одно слово — Яквасилич.

Учил он нас физике. Математика всегда воспринималась мной как наука гуманитарная, подчиненная законам красоты и логики, и на этом языке я изъяснялся свободно, без акцента. А вот физику и прочие естественные науки никогда не понимал. Ну вот почему лампочка горит? Потому что ток течет? Может, и течет (не видел), ну а лампочка-то почему горит?

Это семейное. Когда нужно было зарядить аккумулятор, мы втроем с ученым-математиком папой и ученым-математиком братом долго спорили, как правильно втыкать штепсель в розетку: плюс к плюсу или же плюс к минусу?

Тем не менее Яквасилич, опытный репетитор, натренировал меня решать навороченные вступительные задачи так, что я смог вполне пристойно сдать физику в МГУ.

Классный тоже нередко опаздывал к началу занятий, мчал на первой попавшей под руку машине, по дороге подбирая на автобусных остановках опаздывающих второшкольников. Те же, кто просочился в школу вовремя, азартно делали ставки, на чем сегодня приедет Мозганов: на частнике, ментовке, пожарной машине или «скорой помощи». «Скорая» почему-то любила его больше всех.

Никакие наши проделки не могли вывести Яквасилича из его невозмутимо-позитивного состояния. Вот он произносит в начале урока дежурное:

— Здравствуйте, садитесь! — и слышит в ответ:

— Не ся-а-адем!

Надо начинать урок, а мы стоим. Не понимая, в чем дело, он говорит примирительно:

— Ладно, садитесь!

В ответ класс еще стройней выводит:

— Не сме-е-ем…

Не знаю, сообразил ли он, откуда цитата (из «Тени» любимого нами тогда Шварца), но сказал все так же добродушно:

— Ну ладно-ладно, садитесь!

Мы ответили по Шварцу:

— Ну так уж и быть… — и уселись — довольные и потому готовые грызть гранит.

Испытывали мы Яквасилича на прочность не раз и не два. Однажды он вошел в класс, начал урок, не заметив, что привычный ряд портретов великих физиков пополнился еще одним, нарисованным прямо на стене вместе с пышной рамой, кривым гвоздем и табличкой «Я. В. Мозганов». Потом увидел, на миг остолбенел, оценил, разулыбался и еще долго демонстрировал это творение всем приходившим к нему на уроки.

В зимние каникулы мы всем классом поехали в Литву. Я договорился с Фаней, учителем литературы из Каунаса и дочкой друзей моих родителей, что мы поживем у них в школе, а потом примем ее с ребятами в Москве.

Мы честно выполняли культурную программу, ходили во всевозможные музеи Вильнюса, Каунаса, Тракая, но время от времени нас, как и всех тинейджеров, поражала эпидемия какой-нибудь достаточно идиотской игры. В Литве это были «толкалочки». Стоя попарно как вкопанные друг против друга, упираясь ладонями в ладони визави, мы старались столкнуть напарника с места (еще интересней, если напарницу). Кто устоял в сей жизни трудной — тот и выиграл. Сохранились шугаровские фотографии, где Яквасилич, взрослый мужик, учитель и отец семейства, азартно играет с нами в эти «толкалочки».