Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

В ночную смену заступила Зоя Ивановна. Про себя я так и называл ее «незлобной старушкой» — что было несправедливо, ибо Зоя старой никак не была. Она просто была женщиной за сорок, разве что полной, так что передвигалась, переваливаясь с ноги на ногу. Она не делала без нужды пакостей, разговаривала тихо, почти шепотом — хотя ей нередко приходилось утихомиривать и зэковские разборки. Работало это, как ни странно, ничуть не хуже, чем ор Аглаи в Третьем отделении.

Зоя была единственной из медсестер, которая частенько являлась на службу в униформе. Лучше бы она этого не делала, ибо в обтягивающем хаки выглядела вообще как снежная баба — но желание посветить звездочками, видимо, того стоило. Зоя имела чин «лейтенант».

Зоя оставила отделение жить своей жизнью и быстренько заперлась в процедурке. Там, похоже, шла другая жизнь. К себе Зоя вызвала Васю Мовчана. В Зоину смену Вася всегда подолгу зависал в процедурке. Днем, когда дверь была открыта, он сидел перед Зоей через стол, и они о чем-то разговаривали. Вечером дверь закрывалась, и что происходило дальше, оставалось тайной.

Из процедурки Вася возвращался все еще «в роли», какое-то время смущенно молчал — ибо знал, что все всё замечали, — потом как будто стряхивал ее с себя и становился обычным Васей, который пел украинские песни и вслух мечтал о галушках. Представить, что Вася мог испытывать какие-то чувства к этому существу с заплывшими глазками, было за гранью фантазии.

Почему эти отношения не вызвали никакой реакции начальства, оставалось загадкой, ибо наверняка кто-нибудь о них уже давно настучал. Возможно, использование «контингента» в качестве сексуальных рабов было вписано в какой-то тайный пункт «Правил внутреннего распорядка».

Настоящая интрига начиналась после отбоя. Примерно через час Зоя обходила все камеры, убеждаясь в том, что все спят. Потом она отпирала дверь нашей камеры, Вася тихо вставал — он никогда не спал в те ночи, — и оба исчезали в коридоре, поднимаясь наверх. Швейка после смены была опечатана, так что любовные сцены должны были происходить на площадке лестницы — как у подростков. Исчезновение Васи я еще успевал заметить, когда он возвращался, нет — уже спал.

Брежнев умер, а мужчины и женщины продолжали тянуться друг к другу, где-то светило солнце, и по небу крутилась Луна — все оставалось вечным. Какой-то уют в этой мысли был, с нею я и засыпал.

Я не знал, что в это время в московской больнице умирал Петр Якир. После февральского «воскрешения» все успокоились, Ионыч перестал — ну, или стал меньше — пить, и думали уже, что он будет жить вечно. Ионыч так бы и сделал — если бы не мистические обстоятельства.

Девятого ноября на Москву налетел сильнейший ураган. Ионыч с Люкеном только выскочили из станции метро «Рязанский проспект», до подъезда им нужно было пробежать всего один дом. Вдруг ветер сломал дерево, и оно упало точно на Ионыча, и еще точнее — ему на печень. Прямо с улицы его увезли в стационар.

Ионыч еще поборолся за жизнь, и все же четырнадцатого числа сдался. В неком метафизическом смысле я почему-то всегда считал его первой жертвой правления Андропова.

Глава VI. ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

День шестой

23 января 1983 года

Шестое отделение Благовещенской СПБ

Утром Анна Яковлевна устроила всей камере шок. Она подошла к двери и, оглядевшись, таинственным шепотом сообщила в пространство:

— Ну, сегодня тут опустеет. На четверых…

Зачем она это сказала, осталось загадкой.

Комиссия закончилась перед Новым годом. Психиатры, видимо, не представляя еще новых правил игры при Андропове, как и всякие бюрократы в непонятной ситуации, решили ничего — ну, или почти ничего — не делать и выписали по минимуму. Из Шестого отделения ушли всего человек пять. Из нашей камеры — никто.

И вдруг Анна Яковлевна переполошила всех. Лучше бы она этого не делала. В камере сидели одиннадцать человек, и почти все немедленно начали психовать. Коля Кислов забегал по проходу между койками — хотя он не отсидел и двух лет, так что свобода ему никак не светила. В хвост Коле пристроились еще двое, другие рванулись в туалет курить.

Радикальнее всех отреагировал Астраханцев — он свернул на койке матрас, уложил вдобавок под него «левый» запасной комплект одежды и заявил:

— Всё. Я свое на нем отлежал.

Посмотрев на него, матрас свернул и Галеев — правда, ничего из своего имущества в СПБ он решил не оставлять. Имущество олигофрена оказалось внушительным. Откуда-то полезли вторая и третья пары пижамных брюк, комплекты белья и даже лишняя простыня. Как он скрывал все это от шмонов, невозможно было догадаться.

Особенно нежно Галеев отнесся к «санитарской» кепке, которую он выправил, сдул с нее пыль, после чего натянул на свою узкую головку. И принялся маршировать в проходе, бурча под нос, что его срок по мифическому приговору закончился, его обязаны немедленно отвезти домой — в психбольницу города Магадана. К этим спектаклям мы уже привыкли.