Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Узнав, что я всего лишь подследственный, смертники потеряли ко мне интерес и принялись обсуждать, чем заняться. У людей явно были две проблемы: как дольше прожить и куда время этой жизни деть? Впрочем, в этом от прочих людей они не отличались ничем. На прогулки смертников не выводили, не давали даже книг. Один рассказал, что слепил из хлеба шашки и играет сам с собой. На шмоне шашки отберут, но он слепит их снова.

В восемь часов, как только в коридоре послышались шаги вступавшего на смену корпусного, я начал стучать, требуя перевода в обычную камеру. Судя по удивлению корпусного, он сам не мог понять, как я оказался в карцере. Обещал разобраться и сдержал слово — перед обедом меня вытащили из подвала и завели в общую камеру.

Это была огромная пещера.

Камера находилась на втором этаже, но там было сумеречно в любое время суток — окна наглухо завешаны от холода одеялами, несколько неярких лампочек, сводчатый потолок с облупившейся штукатуркой еще более усиливал сходство с пещерой. И обитавшие там люди как будто тоже перелезли в тюрьму прямо из доисторического века, далекого до нашей эры. Для полного сходства не хватало только костра, разведенного посередине, — пусть в компенсацию явственно пахло гарью. Это днем и ночью кто-то варил чифир.

Внешне в камере царил полный бардак. На шконках висели тряпки, матрасовки и одеяла, сами зэки — сидели человек 50, камера была набита под завязку — хаотично передвигались, постоянно висел гул ругани, мычания, сонных вскриков и стонов.

Однако во всем этом хаосе существовал жесткий порядок, чем-то напоминавший порядок муравейника или пчелиного улья, разве что с той разницей, что здесь всей экосистемой управляли не пчеломатки, а трутни, и главными в «рое» были урки.

По правилам режима, в камере должны были сидеть только первоходы. Однако ни срок на малолетке, ни погашенный за давностью срок не считались за судимость — так в камеру попадали те, кто уже ранее сидел. Эти пять — семь человек и правили бал.

Как и трутни, урки тоже имели свою единственную полезную функцию — они поддерживали в камере порядок. Беда заключалась в том, что делали они это методом перманентной шоковой терапии — и избиения были столь же обязательной частью ежедневной программы, как раздача кипятка и еды.

Урки были странными существами, в которых доминировало нечто зоологическое. Их постоянная настороженность, бегающие злые глазки и манера передвигаться по-змеиному, двигая всеми частями тела при ходьбе, сразу обозначали непонятную, но очевидную угрозу. Положение урок символически закреплялось в их расположении в камере — урки, конечно, занимали лучшие места. В Челябинске это были шконки у окна на нижнем ярусе — там было теплее и всегда темно, и происходящее там не просматривалось из коридора надзирателем.

Урки не вставали на завтрак, просыпались к проверке, потом сумрачно и молчаливо ели за столом что-то, отобранное из передач сокамерников. Рыгали и харкали прямо на пол — потом кто-то из низших каст за ними прибирал. Только урки имели право есть за столом, в обед кто-то из шестерок обязательно крутился рядом, чтобы что-нибудь поднести либо услужить другим способом. Потом урки заваривали у себя в норе чифир и только тогда начинали толком разговаривать и двигаться.

После обеда урки играли в карты — судя по крикам и рычанию, доносившимся из темного угла, там разворачивались нешуточные драмы. Закончив с картами, урки переходили к выполнению своих политических обязанностей. Кого-то вызывали к себе, разбирая споры и конфликты, кого-то наказывали за нарушение зэковских правил, кого-то переводили из одной касты в другую.

Когда становилось скучно, урки организовывали «концерт». Вытаскивали молодых парней в центр камеры и заставляли что-нибудь петь или плясать. Ни то ни другое делать в камере никто не умел, но отказы не принимались — и особо застенчивых били в ухо. После этого безголосые пели, а неуклюжие плясали — все плясуны почему-то выбирали для исполнения матросский танец «Яблочко». Это было убогое зрелище, напоминавшее цирк лилипутов.

Другой частью культурной программы были спортивные состязания. «Олимпийский комитет» составляли сами урки, которые выбирали крепких зэков и заставляли их приседать и отжиматься до упаду. Делались ставки — обычно ставкой были сигареты, — победителей урки подкармливали, а проигравших били.

Вокруг урок обитала их «гвардия» — «ломы». Эти рекрутировались из крепких парней, умевших хорошо драться и совершенно не умевших соображать. Сами урки никогда не занимались рукоприкладством — однако достаточно было кому-то из них процедить сквозь зубы: «Пацаны, покажите этому мудиле, где найти пятый угол», как ломы с удовольствием кидались «мудилу» бить. Служба оплачивалась жратвой и табаком из имущества других зэков. Рассказывали, что в лагерях ломы работали уже не только кулаками, но ножами, топорами и прочим подручным инструментом — до летального исхода.