Девятый Замок

Ты готов, мой дом, моя крепость, нора и пивоварня? С детства я помню зелёный холмик с низкой дверью, сарай, пристройки и деревья. Ты готов, мой одаль, моя вотчина, что помнит прадеда Ари? Готов, пивной котёл моих предков? Готова, яблоня, которую мне так и не придется потрусить по осени? Готов, хмель, что мог бы дать жизнь далеко не худшему пиву в наших краях?..

А ты, трактир Этера Хольда? Ты, высокий, просторный, всегда для всех открытый? Ты, свидетель споров, драк, пьяных слёз, горьких слов, яростных криков — и весёлого смеха, лихих плясок, новогодних клятв… То, что иные зовут злачным местом, я скорее назвал бы местом святым. Ибо нередко тут обретали спокойствие духа, смелость и счастье, уверенность в завтра, или просто искренние слова. Правда, совсем не всегда слова эти приятны… И кто бы подумал, что именно тут рухнет наш мир.

Заглянул я и в комнату свартальфа Унтаха. Там никого не было. Только толстенный чёрный том на замке. От книги пахло старой кожей и древним, глубинным ужасом.

…Коль скоро есть тот, кто готов, так это ты, длинный деревянный борг. Должен быть готов. Ибо такова твоя судьба. Я помогу тебе её встретить. А ты помоги мне, как помогал моим предкам во дни былых сражений! В те времена, когда жили в мире герои и безумцы, боги и чудовища, и волшебники держали огонь на ладонях, и плясали с молниями в час зимней грозы… И за цену чести не было торга, ибо не было ничего дороже чести… Ты помнишь те времена?..

А ты, Старый Балин, хотя едва ли это твоё истинное имя, ты — помнишь? Ты, раданте, дух-хранитель, кому же, как не тебе хранить память о прежних днях? Выбора у нас нет: сокрушить врага и пасть с честью. Думается, это не худшая из смертей.

— Ты готов, край моих предков? — прошептал я и закрыл глаза.

И мир ответил.

— Да! — вспыхнула белым луна на Хвитенборге.

— Да! — плеснула волнами Андара.

— Да! — донеслось с западного берега.

— Да! — прогудели чёрные дикие пчёлы в старых бортях Фундина.

— Да! — прошипел драугр в доме Ругина.

— Да, будь ты проклят, — промолчала усадьба Эльвы и Митрун.

— Да! — загремело что-то в стафбуре Эльри.

— Да! — пахнул хмелем мой родной холмик.

— Да! — скрипнули ставни трактира.

— Да! — мрачно и неслышно молвили стены борга.

— А готов ли ты сам? — спросил Старый Балин, вновь одетый белым сиянием.

Я открыл глаза.

Лето желало отдохнуть. У деревьев начинали выпадать листья. Умирать всё-таки совсем не хотелось. Но и жить в мире, который уже никогда не станет прежним, который будет чужим, как костыли вместо ног, я не мог себе позволить.

— Я готов.

И снова — голос матери, улыбка древнего дуба, и страшные глаза Ловара, что держит непослушными, чужими пальцами коченеющее тельце ребенка… Что наша жизнь? И что — наша смерть?..

Всё это уже совсем не важно.

Ибо я был готов уже тысячу лет.

— Тогда и я — готов! — ответил Хранитель.

* * *

Думается, нет нужды говорить, что ни о каком сне в ту ночь мне думать не пришлось…

* * *

Было, верно, уже хорошо заполночь, когда я услышал звук рога.

…Он стоял на дороге, один, безмолвный и страшный. Алое сияние исходило от него. Плащ трепетал на ветру, точно пламя. Пламенем был его конь, чьи раскалённые копыта светились белым. Пламенем был его доспех. И пламенем был его взор из-под красного шлема. Он стоял и трубил в медный рог.

Так я впервые увидел Багрового всадника, кем бы он ни был.

Всадник вырвал из ножен клинок. Протрубил и помчался по дороге, размахивая мечом. Воздух позади него гремел от жара. Он нёсся сквозь спящий город и будил его.

И Норгард пробуждался.

По всему городу раскрывались курганы. С грохотом отворялись чёрные гробницы Норхауг, и оттуда выходили мертвенно-бледные витязи в древних ржавых доспехах. То, верно, был сам Нори Большой Башмак и его родичи. Они ударяли оружием о щиты и пели старую боевую песнь. Их плащи и знамёна наливались синим и красным. Они шагали к боргу, не глядя в мою сторону. И в других курганах мёртвым не лежалось спокойно. Земля и камень выпускали предков в мир живых — или то я спустился в Нифльхейм?..

Отворилась дверка хижины Ругина-колдуна, и он вышел под лунный свет. Синим казалось его лицо, чёрным — его тело, но глаза кипели грозой, живой и отчаянной. Он тоже шёл к боргу. Заметив меня, ухмыльнулся.

— Так я и знал, — проворчал мёртвый колдун, поправляя шапку с лисьим хвостом. — Так я и знал, что ты и в это говно влезешь, пивовар. Теперь-то уж придется помахать "ведьмой щита", теперь-то уж не спрячешься. Что, боком вышло альдерману гостеприимство? А ты, пивовар, не хочешь ли попотчевать дорогих гостей?

— Попотчую, отчего ж нет, — сказал я, — только вряд ли им захочется ещё. Но скажи, причём тут гостеприимство?..

— Иные гости так смердят, что холодеет огонь, и тогда приходит ночь. Пока я был в силе, то не пускал сюда смрадных мразей.

— Значит, если бы не этот Скавен… цверги не пришли бы?

— Цверги пришли бы всё равно. Но ты был бы тут не один. А так… Днём мы мало что сможем сделать. И твой род в этой битве станешь представлять только ты. Предки всех норингов станут за твоей спиной — а твои останутся в земле. Иначе ты сойдёшь с ума…