Девичьи сны

Красный «Запорожец» несется по грунтовой дороге, лавируя меж колдобин. Пролетают слева белостенные красноверхие домики в садах, строения птицефабрики, склады какие-то. А справа холмы, рощи, и все устремляется вверх, вверх, земля словно стремится стать дыбом, начинается зеленое предгорье, нагромождения скал у обочины, а дальше — могучая незыблемость главного хребта.

— Учти, — говорит Штейнберг, ведущий машину, — мы едем без предупреждения, Юсуф может оказаться в дурном расположении духа, и тогда он будет помалкивать.

— Я думал, у вас, жителей гор, не бывает таких низменных явлений, как дурное настроение, — говорит Круглов.

— Ошибаешься. Жизнь всюду нелегкая. Просто мы, жители гор, спокойнее относимся к ее… ну, скажем, к ее пинкам.

— Вы, жители гор, молодцы, — кивает Круглов. — У вас крепкие задницы.

Подъехав к зеленым воротам в каменной ограде, они выходят из машины. Во дворе их встречает басовитым лаем мохнатая кавказская овчарка, впрочем, тут же она узнает Штейнберга и приветственно машет хвостом, а Круглова — для порядка — обнюхивает.

— Марьям-ханум, вы помните моего друга? — спрашивает Штейнберг вышедшую на веранду старую женщину в низко повязанном платке.

Она, улыбаясь, смотрит на Круглова слезящимися глазами и мелко кивает — непонятно, узнала или нет. Она говорит:

— Иди дом. Юсуф футбол смотрит.

Сняв туфли, они входят в темноватую комнату. Стены тут сплошь увешаны фотокарточками и картинками, вырезанными из журналов. Мерцает экран телевизора, там бегают с мячом. Два старика сидят перед телевизором на табуретках, смотрят, переживают.

— Ай! — восклицает один, носатый, в бараньей папахе, клетчатой ковбойке и джинсах, заправленных в толстые шерстяные носки. — Зачем не бьешь, ворота совсем пустой!

— Где пустой, где пустой, — волнуется второй старик, подслеповатый, с длинной седой бородой. — Там вратарь стоит, защит стоит.

— Тебе, Бетал, глаза не там смотрят. Где защит? — Старик в папахе оглядывается на вошедших. — А, Лоня, издравствуй.

— Юсуф, ты помнишь моего друга? — Штейнберг подводит к нему Круглова. — Лет двадцать назад он был у нас в Гаджинке…

— Зачем не помню? Я бахча работал, он велисапед приезжал.

— Да, верно, — улыбается Круглов. — Здравствуйте, Юсуф-ага.

— Садись, смотри. Счет плохой, два — один польза тибилисский «Динамо».

— Юсуф почему-то болеет за «Пахтакор», — говорит Штейнберг, усаживаясь у стены на диван.

Круглов садится рядом с ним. Некоторое время смотрят, как бегают по полю маленькие фигурки. Старики разражаются криками то гнева, то одобрения.

Заканчивается матч. Юсуф, недовольный проигрышем любимой команды, выключает телевизор. Он невысокий, держится прямо. Мягко ступая в носках, ходит по комнате, ворчит.

— Ай! Хорошая команда, а играть совсем не умеет. — И языком цокает. — Такой счет проиграла. Один — три. Ай!

Круглов — негромко Штейнбергу:

— Вот он, великий вопрос двадцатого века: какой счет?

— Нет, — отвечает Леонид Михайлович. — Величайший вопрос века — кого бы еще облагодетельствовать?

Марьям-ханум вносит поднос, ставит на стол, накрытый клеенкой, большой чайник, стаканы, сахарницу. Приносит свежий чурек и белый мягкий сыр. Старики и гости садятся пить чай.

— Вы откуда приехал? — осведомляется старый Бетал, подслеповато глядя на Круглова. — Москва?

— Из Ленинграда.

— Ленинград, — кивает Бетал и с хрустом разгрызает сахар. — Хороший город. Там такой сволочь нет, как Нуриев.

— Какой Нуриев? — смотрит на него Круглов.

— Ты его не слушай, — говорит Юсуф, наливая себе чай в глубокое блюдце. — Мало что болтал.

— Зачем не слушай? — возражает Бетал. — Я правда сказал. Нуриев твой Шамиль работа выгонял, а ты сидишь, туда-сюда, чай пьешь.

— Шамиль сам виноват.

— Зачем виноват? — еще пуще кипятится старый Бетал. — Он молодой, гулять хочет! Ты молодой был — не гулял?

— Тогда совсем другое время был, — говорит Юсуф, отпивая из блюдца чай. — Много работа, гулять мало. Теперь молодежь хочет совсем наоборот. Жена есть — ему мало, ищет другой женщин.

— За это работа выгонять?! Его жена есть племянниса Нуриев! Потому выгонял! Сам-мый настоящий безобразия! А ты, старый человек, свой правнук не хочешь помогать. Сидишь чай пьешь!

— Я помогал! — сердится Юсуф. Снимает папаху, вытирает платком лысый череп. — Я всегда помогал! Шамиль техникум учился, он разве стипендия жил? Из армии пришел — кто кормил, одевал? Женился — кто деньги на каперативный квартира давал? Теперь его работа уволили, должен идти кланяться, да?

— Зачем кланяться? — всплескивает руками Бетал. — Когда мы ссылка был, ты дедушка Нуриев спасал. А-а, забыл?

— Ничего я не забыл…

— Нет, ты забыл, Юсуф! Старый стал, все забыл! Дедушка Нуриев был больной, совсем умер, ты ему травка варил, туда-сюда, он пил, опять стал живой. А-а, забыл?

— Не забыл!

— Не забыл, тогда иди скажи старый Нуриев, пускай он свой внук вылияет…

— Не пойду! — сердится Юсуф. — Шамиль уже не ребенок, сам живет. Бросил жена, квартира, обратно мой дом пришел — пускай. Свежий чурек всегда есть кушать. А я сам живу. Я ни-когда ни один человек ни-чего не просил.