Девичьи сны

— Ты понимаешь, что произошло в Сумгаите? Врывались в квартиры, зверски убивали металлическими прутьями, сжигали людей, насиловали женщин! А милиция бездействовала! А в официальных сообщениях погром и резня названы бесчинством, нарушением порядка. А вместо серьезного судебного процесса — жалкая комедия суда над тремя. Ахмедов, Джафаров, Исмаилов. Только трое убивали в Сумгаите? «Из хулиганских побуждений», как сказано в приговоре? Что это, как не поощрение — давайте, громите, режьте армян еще, наказания не будет…

— Мы против резни!

— Если против, то почему промолчали? Азербайджанская интеллигенция, писатели — почему не осудили погром в Сумгаите? Не выразили сочувствия? Где знаменитая дружба народов?

— А почему в Ереване не осудили убийство в Аскеране?

— Почему в прошлом декабре факельное шествие устроили на площади Ленина, когда Армения корчилась от землетрясения?

— Эти факелы не наши! Мы призывали деньги собирать, одежду для постр-давших! А нашу помощь Армения отказалась принять.

— Вчера армянскую церковь возле Парапета сожгли!

— В Ереване еще раньше сожгли мечеть!

— Вагиф! — кричит Фарида, на ее бледном лице проступили красноватые пятна. — Прекрати сейчас же! Или я уйду!

— Хорошо! — Вагиф с неожиданной покорностью склоняет черноволосую голову. — Молчу! — и добавляет, глотая слова: — Конце концов, почему я долж отвечать… Вот сидит Кязим-муэллим… работни ЦК, представит власти…

В возникшей тишине слышно, как темнолицый Кязим, не проронивший ни слова во время спора, обсасывает куриную косточку. Прожевав, он негромко говорит, обращаясь не столько к спорящим, сколько к Гюльназ-ханум, сгорбившейся у торца стола:

— Насчет беженцев. В ЦК не раз обсуждали вопрос. Совет министров в апреле принял постановление — выделить для заселения беженцами Алтыагач-Хызынскую зону на Апшероне. Но выполняется слабо. Место там пустое. Большинство скопилось в Баку. Принимаются меры, чтобы как-то расселить, но… — Кязим прикрывает глаза и медленно, словно ему больно смотреть, открывает. — Теперь насчет Карабаха. Ни одного дня Нагорный Карабах не входил ни в Эриванское ханство, ни в Эриванскую губернию. Но мы уже не первый раз имеем дело с армянскими территориальными претен… притязаниями. Первое было в девятнадцатом году, когда в Баку сидели мусаватисты. Дашнакское правительство Армении потребовало передачи ему Карабаха. В марте двадцатого дашнакские отряды вторглись в Карабах. Мусават, конечно, сопротивлялся. Пролилась кровь. Не знаю, как бы сложилось, но советизация Азербайджана, потом Армении — это сыграло положительное значение. То есть роль. В конце двадцатого Нариманов огласил декларацию, где сказано, что вековой вражде двух соседних народов пришел конец. И трудовому крестьянству Нагорного Карабаха дается право самоопределения.

— Между прочим, — Кязим опять прикрывает глаза, — население Карабаха, в том числе и армянское, тяготело именно к Баку. Экономически! К промышленному Баку. А не к Эривани. Эривань тогда что была? Большая деревня. Это учел в двадцать первом году пленум Кавбюро, когда принял решение оставить Нагорный Карабах в пределах Азербайджана. А седьмого июля двадцать третьего вышел декрет АзЦИКа об образовании автономной области. Все было по закону.

— Не думаю, — резко говорит Володя. — Не думаю, что решение пленума Кавбюро можно считать законом. Несколько партийных вождей во главе со Сталиным произвольно решили судьбу целого народа.

— Можешь думать как хочешь, Володя. Я говорю, как было. На документах основано.

— Что документы? Часть народа искусственно отрезали от республики, населенной тем же народом.

— А что делать, если эта часть жила на территории Азербайджана? Дальше. После Великой Отечественной армянское руководство опять поставило перед Москвой вопрос о передаче НКАО Армении. То же самое писали: компактное проживание армян в Карабахе. Москва запросила мнение Баку. Баку ответил: если брать за основу компактность, то тогда пусть Армения передаст Азербайджану Зангезур и Гейчинскую зону, где компактно проживают азербайджанцы. И вопрос закрыли.

— Раньше было просто закрывать вопросы, — замечает Котик. — Звонок из ЦК — и все заткнулись.

— Ты, Володя, сказал иронически: «знаменитая дружба народов», — говорит один из гостей. Он, кажется, литературный критик, всегда бывает у Эльмиры и Котика по торжественным дням. У него бритый череп и унылый нос, нависающий на седые усы. — А ведь она была, дружба народов.

— Была, была! — горячо подтверждает Эльмира.

У нее в глазах стоят слезы. Еще бы… вечно она озабочена Володиными делами… его неудачными женитьбами… а теперь вот — его увольнением… Почему нам, женщинам, матерям, не дают жить спокойно? Что за окаянная жизнь?