Девичьи сны

Я поговорила по телефону с Ниной. Они с Павликом сидели дома, на службу не ходили, какая там служба, когда в городе погром… Ну погром вроде бы кончился — некого громить, армяне покидают Баку… Сколько, сколько? Я даже не знала, что их так много — около двухсот тысяч… Павлик говорит, что и русских примерно столько же… Никогда я раньше не задумывалась о национальном составе населения Баку. Бакинцы — они и были бакинцами, это — как бы сказать — особая общность. Если угодно, надэтническая. До меня как бы донесся из закаспийского далека громыхающий голос Галустяна: «Мы разве национальность смотрел?»

Нина сказала, что, если транспорт пойдет, Павлик приедет, чтобы взять немного муки — хоть оладьи печь. Но пока транспорт не ходит. И вообще, все непонятно. Говорят, митинг перед ЦК не утихает, всю ночь там стояли люди и теперь полно, и опять пытались прорваться в здание, но не вышло. Охрана там крепкая.

ЦК осажден! Вы слышали, чтобы такое могло быть?

Впрочем, меня это не касалось. Я спросила, как Олежка себя чувствует?

— Да так, ничего, — сказала Нина. — Хнычет. На улицу хочет. На бульвар. Вы написали бумагу для нас?

— Нет еще. Все равно нотариат, наверно, закрыт.

— Напишите, чтоб было готово. Мы намерены умотать как можно быстрее.

Она так и сказала — «умотать». Не «уехать», не «покинуть вас, дорогие родители», а — умотать. Что-то было в этом словечке бесстыдное, безнадежное. Я положила трубку.

Утром следующего дня, девятнадцатого, я не смогла встать — такая слабость навалилась. Меня будто накрыло оползнем. Сергей испугался. Несмотря на мои протесты, вызвал «скорую помощь».

Она приехала часа через полтора. Молодой врач-азербайджанец измерил мне давление (оно оказалось очень низким), наскоро выслушал посредством фонендоскопа сердце.

— Сердечная недостаточность, — определил он и выписал рецепт на кордиамин.

Посоветовал пить кофе, есть больше фруктов и зелени — и, сопровождаемый пожилой молчаливой медсестрой, ушел.

— Такой диагноз и я бы мог поставить, — проворчал Сергей. — Кому бы тебя показать?

Оба мы, конечно, подумали о Володе. Нет у нас больше своего врача…

— Кажется, вода пошла, — сказала я. — Слышишь? Налей в ванну и набери во все кастрюли.

И тут зазвонил телефон. Я взяла трубку. Напористый голос с легким акцентом быстро произнес:

— Русские? Уезжайте из Баку! А то армян у нас уже не осталось!

И сразу — гудки отбоя, я и ахнуть не успела.

— Юля! Что случилось? — Сергей подсел ко мне на тахту. — Юля, почему ты так побледнела? Кто звонил?

— Русские, уезжайте из Баку, — повторила я. — А то армян уже не осталось.

Он ошеломленно смотрел на меня, медленно моргая, переваривая услышанное.

— Да ну, Юля… Хулиганская выходка… Пустая угроза. — Он говорил нарочито бодрым тоном, но я за этой нарочитостью различала тревогу. — Не придавай значения, Юля. Слышишь?

Я кивнула. Сергей пошел набирать воду. А когда вернулся, я спросила:

— Сережа, а у тебя в Серпухове совсем никого не осталось? К кому бы ты мог поехать?

— Ты прекрасно знаешь, что никого нет. И почему так странно спрашиваешь: «ты», а не «мы»?

Я промолчала.

— Юля, почему не отвечаешь?

Что мне было ответить? Я чувствовала себя загнанной в тупик. Не могла же сказать Сергею о своем предчувствии — о том, что вряд ли переживу отъезд Нины и Олежки — особенно Олежки… Мне идет шестьдесят пятый год — что ж, это немало, в сущности, жизнь прожита — и, если учесть, что я не убита на войне и не сидела в тюрьме, — прожита неплохо… Были, были веселые молодые годы… Счастье? Ну не знаю. А возможно ли счастье в нашем сумасшедшем веке?.. Живем, как живется, — несемся в мощном потоке жизни, ну а если вознамеришься постичь умом и овладеть «сырым материалом жизни», то не взыщи — вот судьба Ванечки Мачихина… судьба Володи Авакова…

Сергей пошел на кухню чистить картошку. Что-то там опрокинул — я слышала, как он ругался сквозь зубы. Нервничает. Да, дорогой мой капитан Сережа, жизнь оказалась куда сложнее партийных директив. Понимаю, как трудно тебе в это переломное время…

Звонок. Я нерешительно протянула руку к трубке. Боялась услышать опять… Но это был Джалалов, и я позвала Сергея.

Поговорив со своим приятелем, Сергей подсел ко мне.

— Ты не спишь, Юля? Представляешь, убито не меньше шестидесяти армян, разгромлено больше двух тысяч квартир. Пять изнасилований! И опять, как в Сумгаите, бандитизм остается безнаказанным! Ты слышишь?

— Слышу.

Но лучше бы не слышать… не слышать, не видеть… не жить…

Что-то еще он говорил о положении в городе, об остановленных заводах, о захватах армянских квартир. Потом пошел дочищать картошку, порезал палец, стал искать йод в аптечке, опять что-то уронил…