Девичьи сны

Круглов стоит в темной комнате перед раскрытым окном. Сполохи ракет освещают его лицо, поднятое к небу. Лицо спокойно. Но что-то в нем чудится Черемисину такое, от чего ему и стало не по себе. Безмерная усталость – вот что читалось на лице нежданного гостя.

Черемисин делает шаг в сторону, скрипнули ракушки под ногой – Круглов опустил взгляд. И, увидев Черемисина, говорит ровным голосом:

– Большое гулянье в Карабуруне.

– Да, – говорит Черемисин. – Это в честь выпуска бальнеологического техникума.

Виктор Андреевич Волков-Змиевский выходит из своего кабинета в коридор лаборатории и замечает молодую женщину в джинсах и белой курточке, идущую навстречу, читающую таблички на дверях. Она быстрым шагом подступает к Виктору Андреевичу.

– Вы Волков-Змиевский?

– Да.

– Мне нужно поговорить с вами.

– Простите, мне некогда. – Он открывает дверь в комнату, где работают у компьютеров программисты.

– Только один вопрос. – Женщина смотрит тревожными большими глазами. – Где Круглов?

Волков-Змиевский останавливается. Прикрывает дверь.

– А кто вы, собственно?

– Меня зовут Галина. Георгий Петрович внезапно исчез, я очень тревожусь… Я дочь Штейнберга.

– Вы дочь Леонида Михайловича? Пройдемте ко мне. – Волков-Змиевский ведет ее в свой кабинет. – Присаживайтесь, Галина Леонидовна. Я знаю, что ваш отец умер недавно…

– Он умер седьмого марта.

– Разбился, кажется, в машине?

– Можно я закурю?

– Да, пожалуйста.

– Где же Георгий Петрович? В командировке?

– Нет. В прошлый понедельник я подвез его до города, и по дороге он сказал, что намерен уволиться с работы. На следующий день пришло по почте его заявление об увольнении, а сам Круглов на работе не появился. Я не знаю, где он.

Галина отворачивается к окну, быстрыми, нервными затяжками курит.

– Так не поступают, – продолжает Волков-Змиевский. – Я, конечно, не формалист, но есть же порядок, который надо соблюдать. У нас были прекрасные отношения, я ведь знаю Георгия Петровича давно, с пятьдесят восьмого года. Я только окончил институт, пришел младшим научным сотрудником, когда Круглов работал тут с вашим отцом. Ну не тут, конечно, но в отделе Рогачева, из которого вообще-то и вырос наш институт…

– Рогачев, – говорит Галина. – Может быть, Рогачев?..

– Я тогда, конечно, не все понимал, просто выполнял их поручения, но было ощущение, что они, ваш отец и Круглов, успешно завершали важное исследование.

– Мне рассказывала мама: они чуть не погибли тогда, в шестидесятом. Какой-то аспирант нашел их полумертвыми и…

– Этим аспирантом был я.

– Вот как! – Галина расплющивает окурок в пепельнице. – Георгий Петрович никогда мне об этом не рассказывал, он вообще о своей работе не любил говорить. Отец тоже. Но мама догадывалась… Что у них произошло тогда в лаборатории?

– Этого я не знаю. Меня, говорю же, они в свои дела не посвящали. Они остались в лаборатории после рабочего дня. Вечером мне вдруг позвонила ваша мама. Вера Николаевна, кажется?

– Вера Никандровна.

– Да. Позвонила и говорит: Леонид Михалыч не пришел с работы, очень беспокоюсь, не могли бы вы поехать в институт… Ну, я схватил машину, помчался. Дверь лаборатории была заперта изнутри. Пришлось взломать. Они оба лежали в глубоком обмороке. Тут и ваша мама приехала. Я вызвал «скорую».

– Это все я знаю. А вот что у них произошло?

– Да, «скорую» вызвал. Позвонил жене Круглова, Марии Васильевне, но не застал. Конечно, Рогачеву позвонил.

– Рогачев, – говорит Галина. – Он не может знать, куда подевался Георгий Петрович?

– Вряд ли. Он болеет, сильно сдал. Вот, может, Мария Васильевна?

– О ней я и думаю. Дайте, пожалуйста, телефон Рогачевых.

* * *

Мария Васильевна Рогачева, в синем тренировочном костюме, замерла в одной из поз хатха-йоги, отрешенно полузакрыв глаза. Телефонный звонок. Мария Васильевна не реагирует. Телефон звонит настойчиво.

– Маша, – раздается дребезжащий голос из соседней комнаты. – Почему не берешь трубку?

Мария Васильевна, сморгнув неподвижность взгляда, гибко поднимается, идет к телефону.

– Алло?

– Мария Васильевна? – слышит она высокий голос. – Здравствуйте. Это дочь Штейнберга, Галя.

– Здравствуйте, – медленно отвечает Рогачева.

– Ради бога, простите за беспокойство. Уже несколько дней, как исчез Георгий Петрович. Вы, случайно, не знаете…

– Он давно не докладывает мне о своих передвижениях.

– Может быть, ваш сын знает?

– Костя позавчера улетел в Алжир.

– В Алжир?.. Ага… Господи, куда мог подеваться Георгий…

– Я уже вам сказала, не знаю.

– Да… извините…

Мария Васильевна кладет трубку. Только изготовилась к продолжению хатха-йоги, как в комнату, шаркая домашними туфлями, постукивая палкой, вошел Рогачев. В руке у него газета.

– Маша, кто звонил?

– Какая тебе разница?

– Никакой, – мелко кивает Рогачев. – Конечно, никакой нет разницы. Может, звонил президент академии. А может, твой любовник. Какая мне разница?

– Что ты несешь, Глеб? Что ты вечно обижаешься?

– Я обижаюсь? – притворно удивляется Рогачев. – Какое имеет право обижаться вздорный старик, которого ткнули носом в телевизор и велели ни во что не вмешиваться.