Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова

Есть главна доброта, красой что названа,
И, без сомнения, та с неба подана.
Какой она талант пред прочими имеет,
То непостыдно всяк сказать сие посмеет.
Хотя и без ружья, но бранней она всех,
Над храбрыми берет всегда она свой верх.
Разит не тело та, но ум она разит,
Невидимо стрелы жестокия перит.
Хоть ран не делает, но, муча, грудь снедает,
И острыя умы без милости терзает.
Свирепство перед ней младенцом становится
И словом уж нельзя от ней оборониться.
Закрыв разве глаза и прочь от ней бежать
И никогда ее в уме не представлять.
То можешь невредим быть телом и душею
И также пред творцем чист совестью своею.

Эпиграмма любовная чрез Баркова *

Играя мальчики желают ясна ведра,
Прекрасно дав тебе лице народа щедра,
В меня влияла страсть желать твои красы,
Те после солнца ждут прохладныя росы.
Я после как бы твой взор узрел, свет мой милы,
Тот час бы мысли все откинул прочь унылы
И милости росы твоих бы ожидал.
Но ныне знай и верь, что дух мой воспылал,
Зажженной красотой твоей, зажженной взглядом.
Как в жаркой день к ключам бежит пастушка с стадом,
Или в кустарниках спешит себя укрыть,
Отраду там себе желая получить,
Так тщусь и я себя скрыть от любовна зною:
В твоих красах ищу прохладнаго покою,
К которому влечет мысль токмо естество
Сладчайший бы покой явило вещество,
Когда бы только нам был общий, а с любезной
Без коей одному быть может ли полезной?
Мы будем жить в одном веселии с тобой,
Щастливым я тобой, ты чтома будешь мной.

Приложения

Рукописная и печатная история Баркова и барковианы

Произведения барковианы были в условиях России принципиально непечатными в силу существовавших цензурных законов и распространенных нравственных понятий. Статус подобной литературы в европейских странах сложился иным, что обусловливалось не столько состоянием общественной морали, сколько чисто лингвистическими различиями: известной «специфичностью» русской матерной лексики на фоне более нейтральных коннотаций подобных слов в других языках. Хотя, конечно, в России имели место и более пуританское отношение к печати, и несравненно большие цензурные строгости. Причем в XIX в. они стали гораздо сильнее, чем в XVIII, и даже переиздание ряда произведений современников Баркова спустя столетие вызывало трудности и ограничения из-за «нескромности содержания» этих, по теперешним представлениям, невиннейших книг. Так, когда в 1886 г. известный собиратель и букинист П. Шибанов решил переиздать первую часть романа М. Д. Чулкова «Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины» (СПб., 1770), то цензор специально оговорил, что разрешается лишь малотиражное издание, не для свободной продажи: «Печатается без перемен, число экземпляров 300 — все нумерованные только для антикваров»; потом и такой тираж показался чрезмерным, и последовало новое цензурное заключение: «Брошюра эта может быть напечатана лишь в двухстах экземплярах. К. Воронин, № 22, 29 января 1886»[97] Еще более нетерпимой цензура XIX в. была к современным поэтам. На этот счет известно множество курьезов, особенно про печально знаменитого А. И. Красовского с его излюбленной резолюцией «полезнее запретить». Почти любое упоминание в стихах молодой женщины могло быть сочтено цензором безнравственным. Пояс считался слишком фривольной частью дамского туалета, ибо его можно развязать, а поэтому в стихах говорить о поясе было предосудительно — и примеры таких запретов известны.