Девичья команда. Невыдуманные рассказы

До немецкой проволоки с разведчиками шло еще несколько солдат, прикрывая их. Дальше Устичу и Баллану надо было двигаться одним. Заранее проделать проходы во вражеских заграждениях нельзя было, немцы заметили бы эти проходы и могли устроить засаду. Но за время долгих ночных странствий по ничейной земле Устич и Баллан нащупали узенькие коридоры, оставленные фашистами для своей собственной разведки. Ими они и решили воспользоваться. Коридоры были закрыты проволочными ежами, съемными рогатками, но с этим все-таки легче совладать.

Они, не чувствуя холода зимней ночи, то шли, то ползли, то отлеживались в снегу, когда лопались в небе ракеты, заливая все вокруг бледным, мертвенным светом. Прислушивались к посвисту пуль. Нет, их не заметили. Гитлеровцы постреливали «для порядка», временами начинали частить, видно, беспокоились, но огонь оставался неприцельным.

Где-то высоко шли и шли наши самолеты. Тяжело ухала и содрогалась земля. Взрывы доносились из глубины вражеского расположения. Самолеты бомбили артиллерийские позиции противника.

Разведчики проползли между немецкими траншеями и добрались до моста глубокой ночью. Залегли в густых кустах. Никого не было видно, но вдруг совсем близко послышался глухой простуженный кашель. Он доносился словно бы из-под бугорка у реки. «Землянка, — догадались саперы, — подрывная станция, не иначе!»

Подползли к кустам еще ближе. Притаились. Уже перед рассветом из землянки выбрался солдат, посмотрел по сторонам, покашлял и ушел обратно. А вскоре ударила наша артиллерия.

— Давай! — Баллан потянул товарища за рукав. Теперь можно было говорить не таясь, грохот разрывов заглушал человеческий голос.

Они ворвались в землянку и подмяли гитлеровца. Он и крикнуть не успел. Ну да, они не ошиблись. Взрывная машинка стояла наготове. Баллан осторожно отсоединил ее от проводов и забросил в снег подальше. Ключ для верности положил в карман.

Устич выглянул из землянки. Уже светало. Разрывы бушевали вокруг. Гитлеровцы попрятались в укрытия, пережидая яростный артиллерийский обстрел.

Разведчики бросились к мосту. Осколки свистели, совсем близко вставали красно-черные снопы разрывов. Но то были наши снаряды, и потому на душе у разведчиков становилось веселее. Добрались до зарядов, заложенных под мостом, вырвали бикфордов шнур, перерезали провода. Решили переждать до ночи и тогда возвращаться к своим. Но ждать не пришлось. Огонь артиллерии все не утихал. Потом в него ворвался неистовый залп «катюш», и после него снаряды стали рваться уже где-то дальше.

Разведчики лежали в кустах. Они еще не успели прийти в себя, как до них донеслось прерывистое хриплое «ура». Оно приближалось, а саперы не смели поверить своей догадке. Нет, возвращаться назад им было незачем — наши атакующие цепи подтянулись к мосту, а затем двинулись дальше. Устичу и Баллану оставалось разыскать свою часть.

Они выполнили задачу, отлично выполнили. Так сказал потом командир, вручая им обоим ордена Славы.

Девичья команда стояла в это время у Средней Рогатки. Как и для всех, кто был на правом фланге ленинградского обвода между Пулковскими высотами и заливом, наступление началось для нее на следующий день. Земля вокруг стала разом извергать огонь и гром, содрогаясь и дымя. Две с половиной тысячи орудий работали сто минут, чтобы выбросить на противника четверть миллиона снарядов. Такой музыки боя еще никто не слышал. Сосчитать выстрелы в этом сплошном реве орудий было, разумеется, невозможно, но сокрушающую мощь удара все сознавали. И с нетерпением, с азартом ждали своей минуты, уже вовсе не думая о том, что может принести она каждому в отдельности, как повернет его собственную, личную судьбу. Судьба теперь была только одна, общая на всех, и этот бой ее решал.

Девушки двинулись вслед за пехотой и танками по черному от пороховой гари снегу, по разнесенным, обрушенным траншеям. Наступавшие врубались, вклинивались в расположение врага, и сразу надо было открывать дороги, чтобы доставить все, питающее людей и бой. А это значило, прежде всего, убирать, обезвреживать мины.

Отделение Риты Меньшагиной работало под Урицком, разминировало шоссе, ведущее к Стрельне и Петергофу. Рита шла вдоль дороги с Жуком. Крупный пес, похожий на кавказскую овчарку, тыкался в снег угольно-черной мордой и часто оборачивался к хозяйке, поглядывая на нее умными и преданными глазами. Только морда, глаза да кончики ушей у него были черными. Спину, живот, лапы, хвост покрывала густая, завивавшаяся крупными кольцами белая шерсть с чуть заметным желтоватым отливом. Если б не этот отлив, Жук был бы совсем неразличим на фоне заснеженной дороги.

— Хитрый пес, — говорили проходившие мимо солдаты, — вишь, какой маскировкой обзавелся.

— Умный, — поправляла Рита, — отличный разминер. А масть — это не самое важное.

Она гордилась собакой — ведь сама выходила и выучила Жука, сделала его охотником за минами.

Жук был «старым фронтовиком», попал на передовую еще осенью сорок первого в команде истребителей танков. Через несколько месяцев его ранило под Пулковом.