Девица Ноvодворская. Последняя весталка революции

Наступает время сбора урожая. Его соберут в колхозные житницы. И, как с аппетитом рассказывает с телеэкрана мэр Лужков, будет он собран подневольными руками солдатиков (вот для чего всеобщая воинская повинность-то нужна! Для барщины!), которым даже заплатят трудодни. Нет, мы не дождемся при таких президентских сподвижниках, при таких столичных мэрах (представляете мэра Нью-Йорка, мобилизующего на кукурузу Пентагон?) своего законного кулака, на которого так хочется побатрачить. Нас обрекают батрачить на все то же государство, и ничто не скрасит этого добровольного крепостного права. Нас тыкают все в то же свиное корыто. Недаром Лужков предал Ельцина: ему не хочется, чтобы через прорубленное Гайдаром и Чубайсом в Европу окошко приватизации подул свежий ветер. Пусть все акционерные общества будут закрытого типа, как в Северной Корее, согласно чучхе. Фабрики — рабочим! И пусть с этими фабриками даже случится то, что с ними происходит уже 75 лет. Начхать! Муравейнику по фигу, что его Америка давно на пять столетий обогнала. Еще одну игрушку нашли: выборы в вакууме, без Конституции, без права, без перспективы. Мы, воинствующие либералы, гайдаровцы, проголосуем за себя, то есть за «Выбор России». Муравьи проголосуют за муравейники.

Солженицын писал: «От этого режима не требуется, чтобы он реформировался. Надо, чтобы он попросту сгинул». От колхозов не требуется ничего другого. Надо, чтобы они сгинули. Вместе с носителями красной заразы.

Хитрости не помогли. Остается поединок. Ведь победил же Давид Голиафа! Я не хочу есть колхозный хлеб, лучше пусть будет канадский: его фермеры произвели. Наши предки говорили: «У поля не стоять — все равно что побиту быть». Надо стоять у поля. Время строиться в каре.

Хорошо, что наступает осень. Пусть листья падут, как иллюзии, и обнажится беспощадная суть бытия. Или они — или мы. «Мне не служить рабом у призрачных надежд, не покоряться больше идолам обмана».

Советская власть запрещена

Такой плакат висел на соседней с нашей баррикаде в ночь на 4 октября. Ну сколько можно мучиться с кризисом власти? Мэрия сгорела, Белый дом расколошматили танками, Останкино едва потушили, до АЭС, слава богу, не дошло. Видно, над всей Россией было слишком безоблачное небо, и генерал Руцкой решил последовать примеру генерала Франко. Этак у нас целых зданий в столице не останется. Когда одна власть раздает на сессиях автоматы, а в подвале у нее не архив, а склад оружия, остается ее только запретить. И никакого кризиса властей!

Не умели жить при разделении властей — довольствуйтесь одной. Той, что осталась. То-то сейчас иностранцы передают в свои газеты: войска президента взяли штурмом парламент. А сами про себя думают: бедные русские! Им чего-нибудь попроще бы…

А то вместо того, чтобы идти во фракцию, у них оппозиция идет в леса. Прямо в Москве.

Звонят мне из бывшего АПН, которое теперь вместо коммунизма усиленно несет в массы демократию и даже экспортирует ее за рубеж, и говорят, что приехал мексиканский журналист из респектабельной газеты поживиться нашей революцией, потому что они у себя в Мексике страсть как революции любят, но дело у них с ними не выходит, потому что, во-первых, единственная проблема — это страдания Лауры и Хосе Игнасио, а во-вторых, у них Симона Боливара уже нет, а у нас Ельцин еще остался… Словом, сказали этому журналисту, что опять, мол, в России десять дней, которые потрясли мир, а Джона Рида нет, так что поезжай и привези материал. В Мексике очень удивляются, как это мы ухитряемся за одно столетие устроить две революции: одну справа налево, а другую слева направо, причем с одинаковым энтузиазмом.

Это вам не Рио-де-Жанейро, господа мексиканцы. Это Россия. А Россия, по Ницше, божественное играющее дитя — последняя степень свободы. Нам от природы даны художественные способности. Наша жизнь — набор из детского конструктора.