Девки

— Известно, сват, — сказала Досифея, — дураков везде больше, а умных везде меньшинство. Меньшинство это и должно руководить...

— Неправильно, думны головы, — твердо сказал Канашев.

— Ну, конечно, неправильно, — подхватил граф. — Новая жизнь и новые законы, и с ними считаться надо. Всем дали голос. Так везде в культурных странах... Так ты свой голос и используй, а не хнычь...

И тут заговорил Карл Карлыч:

— Это глубоко ферно. Умный человек избегает общества, чтобы не скучать. Люди надоедают, и человеку хочется побыть одному. Но это — не цель. Это — средство подумать о том, как прийти в общество и завоевать его... Человеку с практической точки зрения гораздо важнее знать то, что может ему помочь приспособиться к временным условиям его существования, чем то, что имеет значение вневременное, господин Пудов. Инстинкт самосохранения всегда оказывается сильней самой искренней жажды познания...

Его речь подхватил граф:

— Главное, не показывать свое настоящее лицо. Наоборот. Пусть вас все считают очень хорошими, надежными советскими середняками и с вами советуются. Степенно и всерьез хлопочите о сеялках, о веялках, о семссуде, о химудобрениях, о пожарной дружине, об охране леса. Вы хлеборобы, вам важнее практические заботы, вы до критики властей не доросли, пусть вас такими принимают. Общественниками быть обязательно, авторитет в народе заслужить, утверждаться на сельских должностях. Вот ваша верная дорога. Состоять надо членом Осовиахима, Мопра, профсоюза, Автодора. [Осоавиахим — Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству.] [МОПР — Международная организация помощи борцам революции.] Будьте вхожи в Совет, не пренебрегайте ячейкой. Помогайте избе-читальне. Вон Егор Лукич волкому подарок сделал, красного шелку на знамена метров сто. Карл Карлович имеет похвальную грамоту за усердное сохранение государственных ценностей музея-усадьбы графов Орловых, моих предков. У меня есть множество примеров, как наши члены крестьянского союза получили дипломы лучших хозяев района на выставках. Я думаю, что вы, Егор Лукич, тактику верную взяли. Я вас ставлю в пример. Даже свой селькор есть у вас, защитник ваших дел в прессе. Это почти гениально. Вот сейчас на селе перевыборы. Что это такое? Это состав Совета должен по замыслу проводить самую страшную политику. Кости у вас затрещат. Значит, надо нам принять меры. Лучше для нас нет ничего, как выбрать в Совет своего человека. Не рекомендуйте ни лютого церковника, ни глупого антисоветчика. Вы этим только себе навредите, ибо сразу обозлите комсомольцев и бедноту. А лучше выберите фигуру, которая не возбуждала бы сомнения бедноты, но стала бы работать на вас.

— У нас такой найдется, — сказал Канашев. — Лобанов Карп. Лучше нет кандидата.

— Охарактеризуйте мне его.

— Середняк настоящий. Очень старательный мужик, зубами за собственность держится, хотя сам недавно при Советской власти из бедноты вылез. У него был брат селькор. Как бельмо в глазу для всех. Плохо кончил, утонул, бог ему судья. Но Карп препорядочный. Душой к нам льнет, шибко разбогатеть хочет. И народ ему доверяет. И беднота еще не забыла того Карпа, который в рваных портках за сохой ходил.

— Пожалуй, верно, это подходящий человек, — сказал граф. — Следить за ним только надо. Вот так и обрастайте активом, вникайте во все. А уж мы об остальном позаботимся. Что же касается ваших богословских раздумий, господни Пудов, то я скажу как человек глубоко православный: богу да попам виднее, что к чему. Пускай они сами с этими делами разбираются. Мы им авансом во всем верим и во всем на них надеемся. Мы же не еретики. А бог всегда за правое дело. А ты в ересь впадаешь, хочешь попов с богом умнее быть, все промыслы божьи наперед узнать. Нехорошо это.

— Мы приставлены на земле свои дела блюсти, — поддакнула Досифея. — И от них ни на шаг.

— А дела эти ясные, — продолжал граф. — Правда, порядок, добро, свобода, равенство, братство. Кто чем хочет, тем и занимайся — это свобода; равенство — богатый ли, бедный ли, помещик ли, купец ли — все равны перед законом. Братство — каждый: богатый ли к бедному, бедный ли к богатому — должен хорошо относиться.

Вавила возразил против такого истолкования братства.

— Как же к ним хорошо относиться, если у них другого слова нет про меня, как «прихвостень буржуазии»...

— И все-таки я не враждовал бы с ними. А изо всех сил старался бы показать, что я не прихвостень. Придет пора острого поворота, и могут вспомнить, что коммунист тебя прихвостнем назвал.

— Это могут. Они вспомнят. Они нечего не забывают. У нас есть отчаянные пролетариаты. Иной, глядишь, всего-то титешный мальчонка, а на собрании руку подымает против капитализма. Мудрецы, апостолы сопливые! А их отцы? Сами себя поставить на ноги не могут, а лезут управлять обществом. Где это видно в культурных землях, чтобы немощный да бедный были богатого дельнее да способнее. Нигде! Только у нас в бедноте таланты ищут. Ну и все эти таланты, конечно, готовы умереть за Советы.