Девки

— Отойди ты, старик, со своей черной книгой. Маркса да Ленина надо читать.

Стали обнимать Паруньку. Все разглядывали: прическу, шляпку, платье, обувь. Щипали, вскрикивали, смеялись, дивились.

— Разговариваешь-то по-ученому?! Как ты похорошела. Отъелась на городских харчах?

— Все еще не вышла замуж? Небось хахаль есть. В городе мужиков много...

— Все еще не вышла, — отвечала она смеясь, — но от замужества не отказываюсь.

— Теперь тебя любой замуж возьмет. Знатная невеста. У нас здесь любят на знатных жениться. А ты у руля.

— Вишь, какая краля, что пава. И румяна, как маков цвет, и бела, как мытая репина. С ума сойдут парни.

— А ты, Зоя, не вышла замуж?

— Замуж легко попасть, да как бы замужем не пропасть, — отвечала та бойко.

— Пройдешь горнило культурной революции, тогда будешь разбираться, — сказал Антошка, секретарь сельсовета. — Идет расслоение.

— Не всех в одну кучу?

— Мед и деготь в одну кадку кто сливает.

— Установку знаешь.

— Политграмоту учим... который год.

— Значит, расшевелился народ. Бурлят.

— Хорошо море с берега, — сказал сердитый мужик.

— Замочиться боишься, так и рыбы не видать, — ответила женщина.

— Зачем мне крыть чужую крышу, — ответил тот, — когда своя течет.

Вскоре Парунька пила чай у Бадьиных и разговаривала с Марьиной матерью.

Та говорила:

— Засели, как петухи друг на дружку нацелились: настоящая война. Вавила Пудов со своей артелью, Карп, Канаш на те же сенокосные угодья глаза пялят. Не дают нашим косить: дескать, сами артельщики. Со вчерашних пор и ночевать мои косцы не заявлялись, выжидают конца всей этой канители. Колхозники мы теперь. Отцово дело старое, покумекал он, покумекал — дочь артельная, отец с матерью индивиды. Ну и записался вслед за нею. Теперь вот там, ровно в засаде. Сама увидишь ихние дела. Слыхала ли про Анныча-то?

— Читать приходилось, в газете писано было. Что думают у вас про его смерть?

— Колхозники определенно считают — убийство. В тех местах всегда озоровали, сколько баб ограбили, мужиков переранили. Напрасно он в ночь поехал. Нашли его в лесу. Лошадь ничем невредима, а он в санях окоченел, и снежком его запорошило. Лицо-то все синее, ссадины на шее, щека поцарапана. Может, это прутьями, сбившись с дороги, он поцарапал, а может — то лютый враг. В кармане у него бутылку из-под горькой нашли. Очень это удивило нас всех, ведь Анныч-то хмельного в рот не брал. Колхозники все, как одни, заявляют — истребление. После него дела пошли больно страшные. Кому вера была в народе? Аннычу. Кто город лучше знал? Анныч. И дела эти Аннычу сподручны, колхозные, делюга он известный. Теперь Санька наш старается.

— А народ так в лугах и живет?

— Друг с дружкой воюют на два стана, бишь, на три. Оно и не разберешь, на сколько станов, — артельщики канашевские больно на наших злы, а в народе поддержку имеют. Слышите, галдеж в лугах...

Парунька услышала крики, идущие с лугов. Она сбросила ботинки с ног и, как была в черной юбке и белой кофточке, в шляпке, заторопилась в луга отыскивать Марью.

Ногам, привыкшим за несколько лет к обуви, было жестко.

Дорога шла мимо колхозного поселка Малая Данилиха. Поселок стоял на отшибе. Раньше тут был пустырь, на нем в праздники сходились драться зверевские парни с немытовскими. Было странно видеть тут линию амбаров и тесовые дворы. Под деревянным навесом стояли машины: фордзоны, две жатки, несколько двулемешных плугов. [Фордзон — тип трактора, по названию американской фирмы Ford and Son (Форд и сын).] [Лемех — часть плуга, подрезающая пласт земли снизу.]

Парунька вспомнила все, что было читано ею про новую мужичью жизнь, она поймала себя на мысли, что для своей родной деревни, которую она считала самой старозаветной, не допускала она таких изменений. И оттого, что ошиблась, стало приятно.

Деревянные широкие пятистенные дома, расположенные одаль один от другого, видом своим отличались от сельских, и было приметно — у всех окна прорублены на юг. Весь гурт построек был окружен деревянной оградой, по ограде насажены тополя: они кудрявились и придавали местечку вид, вовсе не схожий с деревенскими улицами, а которых росли, бывало, только ветлы, очень старые, годные разве только на топливо. Это был новый артельный поселок.

«Это есть не кто иные, как те же кулаки, и они прочно осели на лучших местах и обманывают Советскую власть», — припомнила Парунька фразу на газетной статьи. Она ускорила шаг, миновала мельницу и подборок и вышла на опушку к шалашам косарей. [Подборок — жнивье, расположенное под бором, т. е. возле леса.]

Парунька берегом реки прошла к дальним шалашам и увидала подле ручья бабу с ребенком. Наклонясь, баба прихватывала из ручья пригоршнями воду и плескала и лицо парнишке. Он взвизгивал и отбивался руками.

— Тетенька, где тут артельщики? — спросила Парунька мягко.

Баба поднялась и, отпустив парнишку, стряхнула с рук виду. Потом она вытерла подолом лицо парнишке, тем же местом подола осушила руки и, приглядевшись, ответила: