Девки

— Артельная обработка земли поэтому выходит неминуча... Царица небесная, матушка, ведь при комбедах начинали, не вышло.

— Коммуна так коммуна, — сказал дядя Петя. При комбедах не вышло, верно. Это не значит, что не выйдет теперь. Стали умнее, опытнее.

— Ой, страшное это слово — коммуна! — сунул голову в створчатое окошко с улицы Вавила Пудов и потряс бородой. — У тебя, скажем, семь человек одних едоков, а я, к примеру, сам-друг работник и никого более. На чужого дядю ишачить никто не будет.

— Революцию свершили, а уж наладить хозяйство проще.

— Строи-те-ли! Разрушить-то легко. А вот строить позовем дядю, иностранца...

— Мы и у буржуев учиться не стыдимся, — сказал Анныч. — Записывайтесь, кто хочет. Которую неделю все разговоры только.

— Куда записываться? — спрашивали бабы.

— В новую жизнь.

Молодые встали, огрудили Анныча. Записываться никто не решался. Мужики покрепче говорили:

— Бедняк крепко спать любит. Сладу с ними не будет. Не в них сила.

— Бедноте помогать надо. А вы присоединяйтесь. Вместе и будете строить новую жизнь, — говорил Анныч.

Мужики вышли на улицу. Говорили:

— Будут все начальники. Каждому заводи канцелярию. Руки в брюки и станут поглядывать, а работать опять же — мы. Лицом к деревне, а руки в карманы. Программа.

Вавила, взмахивая руками, тонкоголосо сыпал слова, как бисер:

— Прижали мужика. Сейчас хлебу цена рубль целковый, чтобы купить сапоги — семь пудов надо. Невыгодно хлебом заниматься. Раззор.

Марья слушала, как мужики галдели за окном и рассказывали друг дружке, сколько пудов заплатил каждый из них, кто за сарафан жене, кто детям за штанишки. Мужики приводили примеры и высчитывали, точно переводя каждый фунт керосина на зерно, сопоставляя гвозди и просо, сахар и телятину. К чему-то часто, с ожесточением поминалось слово «ножницы».

Анныч отвечал каждому:

— В один день Москвы не выстроишь. Погодите же!

Когда они ушли, Анныч остался один на крылечке.

В избе стало полутемно, лампа горела плохо. В избе осталась одна беднота. Санька смотрел на Марью выжидающе. Она сказала:

— Пишите меня. С вами врозь никак жить не хочется. И все сарафаны жертвую на общую жизнь. Сарафанов у меня, почитай, не меньше полста, да шубы, да обуви. Справная я была невеста.

— Сарафаны нам нужны позарез, — ответил Анныч. — Видишь, люди живут без крова, а скоро осень, — заморозки. Нам дом надо строить, семей на восемь для первого случая. Приходи в воскресенье, вместе к свекру сходим.

В воскресенье утром Марья вышла на крыльцо умываться. Небо было, как ситец. Отец сидел на нижней ступеньке, вытряхивал из лаптей землю. Заметив дочь, спросил:

— Это взаправду ты в общую жизнь записалась? Чудеса! Посмешищем буду на старости лет.

— Нет, тятенька, это уж вы оставьте. Мне жить, мне и выбирать... Не весь век из чужих рук глядеть.

Отец даже выронил трубку изо рта от удивления:

— Большевичка! — грустно поник головой. — Сказано в писании: «Кто щадит младенца, тот губит его...» А что мне поделать? Бог оставил нас.

— Бога, тятя, люди выдумали от испуга.

Одевшись, она прошла мимо него и нырнула в переулок.

У реки суетились люди, втыкая ольховые вехи и кольями измеряя болото вплоть до мельницы. Другие в болоте прорывали канавы. Звонили к обедне. У рощи под студеными ключами угасали последние клочья тумана.

Марья подошла к мужикам в то время, когда они, потные, вдосталь уставшие, сидели на кочках и курили. Дядя Петя, улыбаясь, закричал навстречу Марье:

— Половину уже перемеряли... Пятнадцать десятин одной кочковины. — Он хлопнул фуражкой о кочку, присел на корточки, из лаптей его текла вода, жирная и ржавая. Какая ширина задарма киснет! А мы ее осушим — вот тебе и артельные луга. Разводи скотину сколько хочешь.

Подходили и рассаживались около мужики из погорельцев. Они устало лезли в карман за табаком, глядели вдоль реки, где стояла мельница Канашева.

В девятнадцатом году здесь баррикадировались зеленые. [Зеленые — «зеленое движение», «зеленая армия», бандитско-повстанческое движение 1918-1922 годов. Крестьяне, недовольные властью, уклонялись от призыва или дезертировали из частей Красной Армии и уходили в леса, где объединялись в вооруженные отряды для борьбы с коммунистами — нападали на советские и партийные учреждения, убивали большевиков, милиционеров, активистов и сочувствующих новому режиму, совершали налеты на колхозы и сельскохозяйственные кооперативы.] Их брали бомбами. Зеленые, прячась в подполье, стреляли из охотничьих дробовиков. Отряд по борьбе с дезертирством был мал, и командир, разорвав плотину, затопил строение — лишь после этого сдались осажденные.

Командиром был сын Анныча — его потом повесили зеленые. Леса идут к Тамбову, тут растили легенды о чудесах отца Серафима, тут обожествили плутоватого мужика, торговца лыками — Кузьму. Кузька — мордовский бог — прославлен книгами, они хранятся в Нижегородском музее.