– Ты умеешь делать массаж?
Я:
– НЕТ!
Химия и Жизнь
Двадцать пятым кадром по его жизни проходит мать.
– Кто-кто ты по профессии?! – спрашивает девушка на первом свидании и заливается смехом. – Сиделка?!
И тут же мать проступает тенью, звенит в ушах: «Ты урод, просочился сквозь спираль, пустое место, дрянь! Да если бы не ты, я бы сейчас на большой сцене была! Сволочь!».
В матери живёт страшный зверь. Он родился от любви к отцу. У отца короткие пальцы, он прекрасно играет на трубе и умеет рассказывать смешные истории. Когда он любит другую женщину, мамин зверь отращивает глаз, или лапу, или длинный палец на шестой руке.
У зверя уже сотня глаз, десятки голов и мощная печень. Зверь голоден, и ему точно не нравится детский смех.
Соседи перешёптываются на лестничной клетке, решают, вызвать ли милицию. «Господи, почему он так громко кричит, она его совсем убьёт».
От страха перед матерью он заводит собственного зверя. Размером не больше котёнка. У него всё в порядке с анатомией, он мил, элегантен, умён, увлекается английской литературой. Он может произнести звук [θ] как native speaker и прочитать несколько сонетов Шекспира. Он может менять ритм фрикций, замирать и ускоряться, делать одно глубокое проникновение через каждые три раза, держать темп часами и при этом не кончать. Все победы и достижения заносятся в маленькую книжечку мелкими печатными буквами железными крючочками на материнском бюстгальтере.
«Слышь, ты чего пялишься, я ж тебе мать, мне жарко. Помоги застегнуть лифчик».
Маленький зверь никому не верит и во всех подозревает обман. Ему сносит крышу от тишины, он ищет, вынюхивает, высматривает, к чему бы придраться. Он талантлив, он взрослый мужчина в расцвете сил, он не верит в напускное спокойствие. Больше всего он боится, что на него ненароком наступят, нет, не так «специально наступят», поэтому он первый впивается в лодыжки, просачивается под кожу, проникает в череп и кричит через глазницы. Червями сыплется незаслуженная брань: «Что это? Петрушка? В супе? Ты специально? Ты же знаешь, как я ненавижу этот запах! Чего ты орёшь, он не был настолько горячим! Ну зайка, я не хотел, поехали в больницу». Затем он учит наизусть ещё один сонет и заводит новую записную книжку.
Когда мамин зверь наконец прорастает метастазами, его зовут к ней как лучшего специалиста по паллиативной медицине.
– Самое прекрасное из искусств – это театр, – говорит она, опрокидывая переполненное судно, суча ногами, теряя контроль над длинными красивыми пальцами с идеальным маникюром.
– Нет, мама, самое прекрасное из искусств – это фармакология, – отвечает вместо него зверь, и впервые за много лет сын спокойно засыпает, освобождая место.
Такая старость мне по душе
Однажды я шла по улице за парой древних старушенций.
Шанель, Диор – вот их ответ деменции.
Ирида-стайл.
Заутюженные складки брюк, шёлковые блузы – модницы.
Приталенные жакеты и сумочки через плечо.
Сквозь сиреневые локоны завивки, если чо,
Виднеются дома и деревья с той стороны улицы.
Не густо.
Одна из этих див что-то рассказывала другой,
Жестикулировала рукой,
Не иначе как о моде,
О показе в Милане, или о поэте, или о погоде.
«Вот такая старость мне по душе», – думалось мне,
А молодость наполняла паруса, толкала в спину
И сближала с искрящейся иридовой парочкой.
Всё ближе и ближе,
Пока не донеслось неизбежное, обескураживающее:
«…каждый день в это блюдо чистит два грейпфрута, салфетка белая обязательно, нож ему новый подавай! Князь, ёб твою мать!» – «Ну блядь!» – «Полный пиздец, интеллигент, ёб-на!».
Неловкие люди
Она была вежливой и аккуратной, очень вежливой и очень аккуратной. Больше всего на свете она опасалась неловких ситуаций. И парень у неё был под стать – он избегал любых неловких ситуаций, иногда он избегал ситуаций вообще, чтобы не дай бог не попасть в неловкую. Так они и жили – вежливо и без ситуаций. Каждый у своих родителей, так было привычнее, а то вдруг на новом месте что-то пойдёт не так и станет неловко? Он делал ей подарки, стеклянное сердечко на серебряной нитке, например. Она делала ему минет на день рождения. Неловко, зато по расписанию.