Девочка и Дорифор

Но и тут меня снова осенило нечто иное. И развернуло в обратную сторону. Я вдруг успокоил себя по поводу терзания муками в размышлениях о воровстве. В смысле, хорошо оно или плохо. Но ведь не без его участия всё так чудненько завершилось. Хм. Да, может быть, утро вечера мудреней. Солнце поднималось над горизонтом, восстанавливая день, а во мне поднималось обновлённое чувство безошибочности моего образа жизни, так похожего на образ жизни окружающих меня людей, занимающихся скрытым и открытым воровством. Я и подумал в тот момент, что раскаивался зря, если, глядите, в конце концов, содеялось да возвелось неведомое никому здание. Цель достигнута. Значит, и вот что любопытно, верным был неправедный путь в главном, в основном курсе. Никто же из них, моих умниц по отдельности теории бы не изобрёл. Случилось положение, когда каждый из них, волей судьбы, обладал одним единственным из множества осколков таинственного и грандиозного ключа. И те осколки сошлись в единое существо точно во мгновение их тотального всесожжения. Разве не редчайшее в нашем мире происшествие? Не знаю, не знаю. Казалось бы, поначалу неправедный путь – оказался в конце благополучным. Значит, сам путь изначально был естественным. И поступь не подвела. А для финиша не хватало одного ничтожного акта – именно уничтожения. Только условие достижения финиша долго не открывалось мне. А ведь нужно было решительное и безжалостное обнуление накоплений в тот момент, когда уже достигнута их критическая масса. Истребление начистоту, как и положено, породило рождение совершенного новшества. Так решил я для себя заодно и простую задачку в области человеческой морали. Поступал я, оказывается, хорошо. Пусть оно и весьма неожиданно, однако хорошо. Для науки, для общества, для государства, в конце концов. Да, не обошлось без воровства. Признаю. Имели место, конечно, обмен и накопление с откровенным видом обмана, ограбления, хищничества и прочего порочного стяжания, сулящего постыдный конец. Но они лишь ожидали собственного уничтожения в миг переполнения этого всего в безразмерном пузыре, чтобы тот лопнул, а родилось бы радостное событие: новая теория. Воровство не всегда – поступок дурной. Воровство воровству рознь. Бывает полезным. И стало. Где здесь парадокс, а где необходимость, не знаю. Господь не покарал ведь меня за то, а наградил.

Но потом вдруг ещё неуютнее стало. Неуютно вообще, да к тому же возникло ощущение небывало концентрированного холода. Будто невидимый студень витал рядом со мной вплотную: в области груди, плеч и лица. Ну да, рассвет, самое холодное время суток. И костёр погас. Но странным был этот холод, нездешним. И это ощущение побудило в моём сознании и в моём сердце некое обобщённое переживание, которому и объяснения-то нет. Глубокое переживание чего-то пустого и безжизненного, далёкого и безвоздушного. Сомнение опять раскидало шершавые семена по сознанию моему. Оно коснулось и награды, будто бы Господней. А награда ли? И если награда, от Него ли она так запросто снизошла до меня? Дозволено ли вообще считать наградой полученную мной новую картину мира? Теория. А если уж награда, то где самоотверженные подвиги ради неё? Ведь если я каялся, то не перед Богом. Я отчаянно прощался с неправедным методом, расставался с ним, когда приносил, точно в жертву, сколоченный капитал за множество лет. Но опять не Богу. По существу я избавлялся лишь от накопленной тяжести. Истинно ли награду я возымел? Вот в чём вопрос. И холод какой-то неместный обволакивал грудь, лицо и оба плеча.

– Ты что-то хотел спросить? – проговорил живой слепок памятника античного искусства, заметив на лице приятеля возникшую вдруг растерянность.

– Да. Спросить. У тебя. Я с тем и шёл к тебе.

– И о чём ты спрашиваешь?

Антон Вельяминович понял: он вслух ничего не произносил. Рассказ не возымел слушателя. Оказывается, настолько далеко унесла его стая летучих мыслей, что предыдущая исповедь пронеслась исключительно вдалеке, на неведомых просторах. В уме. И при достижении конца мысленного повествования, из его взгляда вынырнул знак вопроса, замеченный Дорифором. Луговинов, когда открыл, что речь держал для собственного употребления, с силой стиснул веки, подержал их так почти минуту, а потом отворил покрасневшие глаза и сказал:

– Вопрос в том, что история моей карьеры привела меня к дилемме: сохраняется ли состояние праведности на пути к успеху и при достижении успеха? И является ли успех наградой за праведный труд? Совместны ли вообще праведность и успех?

– История?

– История.

– Ну, тут не дилемма, а трилемма: праведность, успех, награда.