Девочка и рябина

Полибин похудел, устал от бессонных ночей, от работы. Он обыкновенно или месяц ничего не делал, ходил по гримуборным, рассказывал анекдоты, или месяц дневал и ночевал в мастерской. Тогда бутафоры, реквизиторы, столяры, плотники, парикмахеры, костюмеры не знали отдыха. А так как работников в технических цехах не хватало, он засучивал рукава дорогого костюма и лепил, красил, выпиливал со всеми вместе. Это был удивительно бескорыстный и удивительно талантливый труженик.

Стоя на сцене, Полибин вытащил сверкающую зажигалку-пистолет, выстрелил, и фитилек загорелся. Задымил трубкой, сделанной в виде орлиной лапы, держащей в позолоченных когтях янтарное яйцо.

На манжетах сверкали золотые запонки в форме сердец. Из-под темно-зеленого пиджака выбился голубой галстук, осыпанный серебряными звездочками. Среди них был вышит белый голубь мира.

«Верен себе», — весело подумал Алеша.

Воевода сидел в зале, наблюдая за монтировкой.

«Где бы поговорить с Юлинькой?» — торопливо думал Алеша.

— Б-будьте п-покойны! Оформление — ахнете! — сообщил Полибин Юлиньке и Воеводе и спрыгнул со сцены. Сложив ладони рупором, закричал рабочему, который сидел высоко на колосниках:

— П-петя, д-дорогой! Опусти же п-правую сторону задника!

В глубине сцены огромное полотно с нарисованным лесом дрогнуло, поползло вниз.

— Еще! Еще! Стоп! Крепи! Иван Васильевич, передвиньте вербу левее! Еще!

По сцене бегал и что-то кричал рабочим Сеня.

— Юлинька! — громко прошептал Северов.

Она повернулась, подошла.

— Ты мне нужна! — у Алеши дыхание было прерывистое.

Юлинька пристально и беспокойно глянула ему в лицо, увидела его расширенные, сверкающие глаза.

В это время Воевода окликнул:

— Почему не отдыхаете?

Юлинька обрадовалась, торопливо потащила Северова к режиссеру.

— Не терпится… премьера на носу… — ответил Алеша.

На сцене меняли декорации. Сверху опускались вырезанные из полотна и раскрашенные деревья.

Полибин смотрел на часы.

— Ах, черти! — восхищался он. — На две минуты быстрее!

Часы у него, как всё, необычные: под красным стеклом.

Сцена превратилась в глухой развесистый лес.

Полибин потер руки, подошел, потрепал Северову и Юлиньке волосы.

— А вы б-боялись! Д-держитесь П-полибина, с ним не п-пропадете! Он из н-ничего сделает к-кон-фетку!

Бросился к сцене, закричал дребезжащим тенором:

— П-пешеходов! Г-где вы?

— Вот так-то, Алешенька, — улыбнулся Воевода и обнял его за плечи, — значит, премьера, говоришь? Так сказать, итог нашей жизни. Да-а… Живешь, живешь, а потом и подумаешь: «Какой же толк от меня?»

Северов насторожился. Голос Воеводы был непривычно мирный и грустный. Должно быть, пришла задушевная минута, когда говорится о затаенном.

— Оглянешься назад — будто и дело делал, спектакли ставил, гордиться можешь. А задумаешься и видишь: тонет дело души твоей в мелочах! По уши тонет! Там озлобленным был из-за пустяка! Там визгливо себялюбьице искусало все сердце. А там чистоты не было, ума не было… Есть люди, которые всю жизнь живут только для себя. Думают лишь о себе. Какая пошлость! И, главное, не согласуется это с нашей жизнью. Она все яростнее бьет за это…

Воевода задумался. Алеше захотелось сказать ему что-нибудь хорошее, дружеское.

А на сцене открылся люк, из электробудки высунулась лохматая, угрюмо-сонная голова электрика Пешеходова.

— Андрей, сделайте т-такой п-подвиг, — осветите сцену лунным светом, — попросил его Полибин.

Голова скрылась, раздалось недовольное ворчание.

— Ну, взваливайте свой тяжкий крест на плечи! — засмеялась Юлинька.

Воевода махнул рукой.

Пешеходов действительно был тяжким крестом для всех режиссеров и художников. Как с ним ни бились, он не мог, хотя бы смутно, осознать, что такое творчество. Для Пешеходова было ясно одно: сделать в частной квартире проводку, ввернуть лампочку, получить на пол-литра. Здесь все нормально. Но вот начинались крики: режиссеры несли какую-то околесицу, которую сам черт не разберет.

— Ты понимаешь или нет, что такое весенняя лунная ночь в глухом лесу? — волновался Воевода, подбежав к сцене. — Лопаются почки! Все оживает, пахнет! Почувствуй это и пойми, какой нужен свет!

Из будки раздалось ворчанье, что-то с грохотом упало, понеслись глухие, как из-под земли, проклятья.

Щелкнули выключатели, вспыхнули зеленые прожекторы, и… воцарилось молчание. Пешеходов ждал возмущенных криков. Он всегда и всюду вызывал их…

— Я видел сегодня тебя во сне, — шепнул Алеша и, взяв Юлиньку за руку, увел в конец зала.

— А ты не спи днем, вот и не будут сниться кошмары! — засмеялась она.

— После такого сна я должен, я обязательно должен был увидеть тебя!

— Ну, вот и увидел! И ничего особенного! Обычная! Два уха! — она потеребила свои уши. — Один нос! — Она прижала его, сделала курносым и рассмеялась.

— Я хочу сказать тебе… Я должен сказать тебе… — Алеша перевел дыхание, вытер лоб. — Я решил…

А в это время Воевода кричал в отчаянии: