Девочка из черного мрамора

С трудом удерживаясь от того, чтобы завизжать и кинуться вниз, Тамара сделала несколько глубоких вдохов. Потом убедила себя, что чудовища не играют в мячик и он просто выкатился из какого-нибудь угла, потревоженный ее шагами. Она медленно наклонилась и, стараясь держать в поле зрения как можно больше пространства чердака, подняла шарик с пола. Прохладный, чуть шероховатый, довольно увесистый. Повертев его в руках, Тамара увидела неровно вырезанные латинские буквы: A и N. Она открыла ящик комода, осторожно положила мячик туда и задвинула ящик обратно, поморщившись от резкого скрипа.

В ответ раздался новый скрип, на этот раз откуда-то из угла. Тамара напрягла зрение и различила очертания высокого платяного шкафа, наполовину укрытого простыней. И дверца этого шкафа, повиснув на одной петле, медленно, с заунывным протяжным скрипом, который заставил Тамарин желудок сжаться в маленький комок, открывалась.

Мышцы на шее, икрах и плечах окаменели, до волос словно дотронулись, заставляя их приподняться у корней, чьи-то холодные пальцы. Дверца наконец открылась, показав темное и, кажется, пустое нутро шкафа, скрип растворился в пыльном воздухе, стало тихо. Поясницу Тамары лизнул поток прохладного воздуха, который тянулся откуда-то из глубины комнаты, и через пару секунд хлипкая дверца снова застонала.

Ветер. Просто сквозняк. Вспомнилось стихотворение, которое она читала когда-то в детстве:

В мой дом, я сам не знаю как,
Ворвался гражданин сквозняк.
Бушуя, словно лютый зверь,
Он распахнул входную дверь,

На скатерть посадил пятно

И тут же выскочил в окно.
Потом он прыгнул на чердак.
С тех пор на чердаке сквозняк.

На чердаке сквозняк, повторила про себя Тамара, медленно двигаясь к шкафу, вытаскивая из кармана пижамных штанов телефон и включая фонарик. На чердаке просто сквозняк.

Грубые доски чуть прогибались и постанывали под ее весом, заставляя Тамару при каждом шаге вздрагивать. Лучом фонарика она шарила по внутренностям большого шкафа, но не нашла там ничего, кроме двух сломанных ящиков, небольшой стопки старых пожелтевших газет и грязного, побитого молью лисьего хвоста, который, наверное, когда-то украшал чью-нибудь шубу.

Тамара немного успокоилась, подошла поближе, рискнула ощупать исцарапанные дверцы шкафа, выдвинуть рассохшиеся ящики – там было пусто. Внутри этот старый, кажется еще прошлого века, шкаф оказался таким огромным, что там могло бы поместиться как минимум три Тамары. Задняя стенка оказалась оклеена вспученными, потемневшими от времени обоями с тонким белым узором. Тамара наклонилась, провела по ним пальцами. И вдруг ее рука вместо твердого дерева нащупала пустоту. Провал.

Ноготь подцепил краешек обоев, и целый лист с легкостью отошел от стенки, словно никогда и не был приклеен. За ним ничего не было: только настороженно смотрела на Тамару затхлая темнота. Она прислушалась: тихо. Посветила – и луч фонарика, к ее облегчению, почти сразу уперся в стену. Никаких бесконечных темных туннелей. Это уже хорошо. Тамара помешкала немного, встала коленками на дно шкафа и, держа телефон впереди себя, протиснулась в отверстие. Причем протиснулась не без труда: тот, кто выпилил фрагмент из задней стенки, явно был размером поменьше. Ребенок?

Тамара оказалась в узкой треугольной нише: одна стена – та, за которой остался чердак, – была прямой, вторая – видимо, скат крыши – скошенной. Сначала показалось, что и здесь нет ничего, кроме пыли, но вот луч фонарика выдернул из темноты картонную коробку – такую, в которой обычно хранят обувь. На потрепанной рассохшейся крышке стоял незнакомый логотип и надпись на немецком. Внутри коробки Тамара увидела толстую тетрадь в мягкой темной обложке, маленькую фарфоровую куклу с сильно измочаленными волосами и небольшую шкатулку из темного дерева.

Она подняла куклу и только сейчас заметила, что круглое личико с бессмысленно глядящими вверх стеклянными глазами покрывает паутина трещин, вздернутый нос сколот, вместо правой щеки зияет темная дыра с неровными краями. Кукла, кажется, побывала в огне: половина волос оплавилась, сзади от голубого хлопкового платья с кружавчиками остались одни лохмотья, на ручках и ножках осела копоть. Тамара бережно отложила ее в сторону и, стараясь больше не смотреть на изуродованное лицо, потянулась за тетрадью. Но почти сразу поняла, что прочитать то, что там написано, не получится. Пожелтевшие страницы в линейку были усыпаны мелкими, неровными, немного детскими буквами. Кажется, часть записей была на французском, еще часть на немецком, но точно сказать было нельзя.