Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

Он ел как-то нервно, точно делал короткие перебежки под пулеметным огнем. Но съел все, даже попросил добавки. Тощий, высокий, с лицом профессионального хулигана, если такая профессия существует. Когда-то его исключили из школы за тихие успехи в учебе и шумное поведение в классе. Он связался с воришками, очень любил командовать… Поймать мальчишку и чинить над ним суд и расправу. Когда-то Горький сказал: «От хулигана до фашиста один шаг». И Женька Завадский сделал этот шаг.

Его слабостью была страсть к публичным выступлениям. Во время оккупации, перед тем как отправить людей на смерть или на издевательские, жуткие работы, он непременно полчаса распространялся о долге каждого перед новым порядком, о международном положении, о том, что теперь он большой начальник, а остальные мразь. Даже на процессе говорил долго, громко, но когда оставался один, сникал, плакал, становился слизью. Ему требовались зрители, обязательно зрители.

— Что вы видели в жизни? — например, сказал он во время следствия следователю. — Ничего не видели. Зато я… Хоть немного, но поцарствовал. Что хотел, то имел. Домой возами привозил барахла. Захотел окорок — воз окороков. Захотел выпить — сто бутылок самогонки. Захотел бабу…

Ho он умалчивал, что лечился при немцах от сифилиса.

Они ели. Жрали. Я помню, как с приходом фашистов сразу стало голодно. У меня со словом «фашизм» прежде всего связано ощущение голода.

Фашизм — это голод не только на хлеб, но и на мысли, на человеческие чувства, на жизнь…

4

ДЖИММИ РОБЕРТСОН ИЗ ВАШИНГТОНА:

— Митчел был здоровенным парнем, хорошим солдатом, но он, очевидно, совсем свихнулся и всегда таскал при себе остро отточенный топор. Топор был как бритва. Он подкрадывался с ним к своей жертве и наносил удар. Он не брал вьетконговцев в плен, а отрубал им головы и таскал эти трофеи с собой в рюкзаке. Митчел служил в 1-й дивизии. За определенное количество убитых врагов там давали трехдневный отпуск, но для этого требовалось предъявить их уши. Митчел приносил головы…

— Вы действительно видели у него головы!

— Однажды я сидел в палатке, как вдруг вошел Митчел. Он всегда как-то странно смеялся и говорил вещи вроде того, что «прихватил еще парочку косоглазых». Он присел ко мне на койку и открыл рюкзак: три головы выкатились на мою кровать. Я вскрикнул, но он только посмеялся надо мной.

Буквально на второй день после прихода немцев, из Кочубеевки в Германию отправили первый эшелон со скотом. Племенных колхозных быков грузили в товарные вагоны. Вагоны чисто вымыли, пол застелили свежим сеном. Бугаи покорно входили в вагоны, казалось, они сознавали, что попали в плен. Немецкие солдаты что-то весело кричали друг другу, по-хозяйски оглаживали животных, бегали к водопроводной колонке с ведрами, поили быков впрок. Солдатам нравились сильные, сытые животные. Видно, солдаты понимали толк в крестьянском деле. Телят брали на руки и вносили в вагоны. Коров загоняли хворостинками, но прежде чем загнать в вагоны, корову доили. Тете Марусе приказали идти на станцию. Доярок не хватало, и несколько солдат, сбросив серые кителя, тоже сдаивали в ведра молоко. К станции подкатил эшелон с танками. Танки высились над платформами. Танкисты хватали ведра с молоком, пили через край, белые жирные струйки бежали по их волосатым, загорелым животам.

Метрах в трехстах на солнцепеке сидела группа русских военнопленных. В изорванных, окровавленных гимнастерках. Ребята облизывали пересохшие губы. Кто-то не выдержал и крикнул: «Пить!»

Хата, где меня приютили, стояла на отшибе. Колька взял два ведра, пошел к колодцу, достал воды, подцепил ведра коромыслом и понес, чуть-чуть согнувшись, к пленным красноармейцам. Он умело нес воду, ни одна капля не упала на землю.

Охранник заорал на него. Колька остановился. Фашист подошел и вылил воду.