Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

— Да уж, подумать только, пастор ведь! — ворчит экономка, но так тихо, что пастор Унгер не слышит.

Когда наступает время обеда, надобно немножко принарядиться, и мы все твердим, что это весьма несподручно, но я все ж таки думаю, маменька и тетушка рады ненадолго прервать работу.

Пастор Унгер — большой мастер поговорить, на мой взгляд, никто с ним не сравнится, и за это я его люблю, но папенька, который слушает его уже часа два, наверное утомился, ведь зимой папеньке всегда нездоровится. Весь обед он молчит, предоставляет маменьке и тетушке беседовать с пастором Унгером.

Как только мы садимся за стол, пастор Унгер заводит речь о том, что ему придется переехать из Вестра-Эмтервика. Жалованье настолько маленькое, что жить на него совершенно невозможно. Сколько я помню, так он говорит каждое Рождество, и нам, детям, трудновато удержаться от смеха, когда он сызнова заговаривает об этом.

Маменька же совершенно серьезно отвечает, что очень печально потерять таких добрых соседей, и спрашивает, о каком приходе он намерен ходатайствовать.

Тогда пастор Унгер перечисляет все пасторские должности, вакантные в этом году, а заодно те, что станут вакантны на будущий год, и те, о каких не подавал прошение прошлый год. Маменьке даже спрашивать незачем, он сам рассказывает о преимуществах и недостатках того или иного места, как там обстоит с жалованьем и с жильем. Ему известно, где плохие земли, и где вырублен лес, и где в хлеву прогнил пол, и где в жилом доме течет крыша. И он такой смешной, что слушать его очень весело, о чем бы ни шла речь. И не только весело, вдобавок, слушая его, я, по-моему, очень много узнаю.

Порассуждав несколько времени о пасторских должностях, жалованьях и усадьбах, он переходит к пасторам, которые, возможно, будут ходатайствовать о тех же местах, что и он, сообщает, какие у них аттестаты по экзаменам на звание священника и на звание пастора, и по скольку лет они служат, и как проповедуют, и как обеспечивают себе голоса паствы.

Я считаю, слушать про священников не менее занятно, чем про пасторские усадьбы. Мне пастор Унгер никогда не надоедает.

Не знаю, как думает маменька, но она позволяет ему продолжать до самого десерта. Когда же обед близится к концу, маменька говорит:

— Знаете, Альфред, все-таки я не верю, что вы уедете из Вестра-Эмтервика.

— Но я просто вынужден, — говорит он и разводит руками. — Жалованья-то, считай, никакого. Уверяю вас, Луиза, иной раз в доме нечего есть.

— Что ж, возможно, — говорит маменька, — только мне кажется, вы, Альфред, слишком привязались к Вестра-Эмтервику, чтобы уехать. Ну, сами подумайте, все здесь так любят и вас, и Марию, а вы уедете! Причем вправду любят, ведь сразу видно по новой усадьбе, какую прихожане вам поставили. Даже не у всякого пробста жилище такое красивое.

Когда маменька говорит так серьезно и долго, все обыкновенно умолкают и слушают, потому что долгие речи не в маменькином обычае. И пастор Унгер тоже молчит.

— Вот вы, Альфред, говорите, жалованье маленькое, — продолжает маменька, — но подумайте обо всех телячьих жарких, и щуках, и пирогах с сыром, и кадушках с маслом, что приносят к вам на кухню! Об этом тоже не след забывать.

— Да-да, — соглашается пастор Унгер. — Вы, конечно, правы, Луиза.

— А у вас с Марией редкостная способность укладываться в маленькие доходы, — говорит маменька. — Мы тут всегда диву даемся, как вы умудряетесь. Пастор Линдегрен с семейством тут, в Халле, пожалуй, имеет жалованье примерно как у вас, но не держит ни лошадей, ни экипажа, не общается со всеми господскими семействами в Сунне и Эмтервике и не устраивает большие праздники, как вы в Вестра-Эмтервике.

Некоторое время маменька менторствует таким вот манером, и в конце концов пастор Унгер отодвигает от себя тарелку, откидывается на спинку стула и слегка затуманенным взором глядит на стол.

— Разумеется, вы правы, Луиза, — говорит он. — Никуда я отсюда не уеду, покамест не появится вакансия в Гуннарскуге. Тогда, знаете ли, я всенепременно подам прошение, потому что пасторами там всегда были Унгеры и все меня там знают.

— Ну что ж, — говорит маменька, вставая из-за стола. — В таком случае будем надеяться, что гуннарскугский священник проживет еще много лет.

На последнее Рождество, когда Алина перебралась в Вестра-Эмтервик, пастор Унгер не приезжал сюда с привычным рождественским визитом, и сейчас, за ужином, папенька спрашивает Алину, как поживает ее дядя.

— Надеюсь, он не хворает? Ведь на минувшее Рождество не заезжал к нам в разгар большой уборки.

— Нет-нет, он вполне здоров, — отвечает Алина, — просто аккурат под Рождество был в печали. Вы, наверно, знаете, дядюшка, что старый гуннарскугский пастырь прошлой осенью приказал долго жить?

— Ох нет, неужто Гуннарскуг вакантен? — восклицает маменька. — Значит, твой дядюшка с семейством не задержится в Вестра-Эмтервике?

— Наоборот, он все же останется.

— Так ведь это единственное место, куда ему хотелось переехать, — замечает маменька, — и он не сомневался, что тамошняя паства проголосует за него.