Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

— Так вот, поручик, — продолжает звонарь, — на беду, в самый разгар покраски Престбергу доставили послание от лавочника Рюстедта из Лербрубаккена: пусть, мол, Престберг обойдет приход и продаст его рыбу. Срочно, потому как улов нынче утром такой большой, что господин Рюстедт не знает, куда девать рыбу, а день-то выдался жаркий, она легко может испортиться. И хотя очень важно было покрасить «Моисея», Престберг не рискнул отказать торговцу Рюстедту, ведь зимой укрывался в его лавке, где было просто замечательно. Поэтому он отложил кисть, подгреб к берегу и отправился к торговцу рыбой.

— Ай-ай! — восклицает дядя Уриэль. — Сперва-то надобно было отогнать ребятишек, верно?

— Именно так. Но он этого не сделал. Решил, наверно, что ребятишки издавна питают к нему огромное уважение и не дерзнут прикоснуться к его имуществу. Только ведь ясно, обманувшись в своих ожиданиях, они не утерпят. Они же надеялись еще до вечера увидеть «Моисея» свежепокрашенным, а тут, вишь, все насмарку. Немного погодя один постреленок и предложи: дескать, давайте пособим Престбергу покрасить «Моисея». Предложил вовсе не по зловредности, а потому лишь, что «Моисей» очень им нравился и они хотели увидеть его нарядным. И едва только прозвучало это предложение, они не долго думая побежали в поселок за кистями. Одни, наверно, отдавали кисти даром, у других, может, приходилось и красть, но ребятишек-то было много, так что они сумели снабдить себя кистями. Добыть лодку и добраться до «Моисея» — вовсе сущий пустяк, а там они и за покраску взялись.

Аккурат когда звонарь рассказывает об этом, мимо пробегают Юхан, Даниэль, Теодор Хаммаргрен и Эрнст Шенсон — настала пора зажигать цветные лампионы, танцы закончились. Танцоры — множество девушек и молодых господ — выходят на веранду, стоят там и слушают рассказ звонаря. И, по-моему, все находят эту историю забавной, кроме папеньки, которому явно очень хочется, чтобы звонарь поскорее с нею покончил.

— Изначально ребятишки ничего дурного не затевали, — говорит звонарь. — Красили с удовольствием, от души, а «Моисей» не очень-то велик, и управились они быстро. Когда же весь домик сделался красный, как розан, от крыши до полу, ребятишки решили, что покраска — работа очень занятная, и захотелось им продолжить. Охры было полным-полно, на двухэтажный дом хватит, кисти есть. Тот, кто сам в юные годы когда-нибудь занимался покраскою, знает: можно так увлечься, что впору малевать все подряд.

— Думаю, ты, Меланоз, привел достаточно оправданий для этих ребятишек, — говорит папенька. — Рассказывай дальше!

— Н-да, — говорит звонарь, — пожалуй что я и впрямь их оправдываю, но ведь без этого никак не обойтись. Первым делом они покрасили плот, на котором стоял дом, и это бы еще куда ни шло. Затем покрасили крышу и дымовую трубу — опять же не так страшно. Но они до того увлеклись, что зашли в дом, выкрасили стены, и потолок, и пол, а вот это негоже, потому как красной охрой внутри не красят, непрочная она, вечно мажется. А что хуже всего, в азарте своем они и верстак выкрасили, и кровать, и токарный станок, и стол, и весь инструмент и утварь. Поручик вот всегда твердит, что я питаю слабость к детям и норовлю их оправдать, но не в этом случае, тут я признаю, они поступили очень плохо, и Престберга мне жалко, я бы не хотел очутиться на его месте, когда он воротился и увидел, что натворили ребятишки.

— И как же он поступил? — смеясь спросил дядя Уриэль. — Fi done,[27] прийти домой, а там все — ложки, и стаканы, и кружки, и постель — сплошь перемазано красной охрой! Он, поди, хотя бы выругал их как следует?

— Нет, аудитор, не выругал. Когда увидел, как они обошлись с его имуществом, старина Гриппа до того пал духом, что просто лег в челнок, который из всего его достояния только и остался невыкрашенным, и лежал там, ничегошеньки не предпринимая. Осерчал кое-кто другой… Уж и не знаю, стоит ли рассказывать дальше?

Звонарь умолкает, глядит на папеньку, а папенька весьма раздосадованно произносит:

— Ну, коли ты столько поведал, лучше досказать до конца.

— Ладно, — говорит звонарь, — осерчал, стало быть, поручик Лагерлёф из Морбакки. Как услышал он эту историю, так и порешил поехать в Сунне да примерно наказать озорников. Госпожа Лагерлёф всеми способами старалась его отговорить. Твердила, что случилось это в Сунне, а тамошние дела его не касаются. Опасалась она, что достанется скорей ему, а не суннеским ребятишкам. Однако ж поручик считал Престберга вроде как старым боевым товарищем. И думал, что кому-то надобно взять горемыку под защиту, вот и поехал.

Уже совсем стемнело, я вижу, как в потемках зажигаются первые лампионы, ведь мальчики снуют по саду и развешивают их по веткам. Небо вдруг наливается темной синевой, и высокие рябины возле круглой клумбы становятся совершенно черными. Тихо и ничуть не холодно. И в тот миг, когда звонарь сообщает, что поручик поехал в Сунне наказать ребятишек, я чувствую, как боль в сердце слегка отступает. Престберг меня ни капельки не интересует, но все-таки хорошо, по-моему, что папенька хотел ему помочь.