Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Дядя и мадемуазель С. намеревались пройти дальше, но тут я встала и схватила дядю за рукав. Дело в том, что я подумала так: раз я теперь знаю, что собиралась сказать мадемуазель С., то должна как-нибудь ответить, чтобы она поняла, что я все равно верю в Бога, сколько бы она ни рассуждала о позитивизме, но, понятно, я слегка оробела и замялась.

— Чего ты хочешь? — спросил дядя.

И как раз в эту минуту прибежала кузина Элин, позвала меня в детскую разукрашивать пасхальные яйца.

Так что я ничего не сказала дяде и мадемуазель С., а пошла за Элин.

Весьма трусливо с моей стороны. Ведь я должна была сказать, что верую в Бога, а не убегать. Должна была преодолеть свою робость, а не думать о Даниэле, который вечно боится, как бы ему не пришлось за меня краснеть, должна была свидетельствовать, по примеру давних христианских мучеников.

Да, именно так мне следовало поступить. И когда вошла в детскую, я чувствовала себя полной дурочкой.

Тут надобно сказать, что, когда мы принялись расписывать пасхальные яйца, в детской воцарилось веселое настроение. Мы даже придумали стишки, которые карандашом написали на скорлупках. Кузина Элин — большая мастерица рифмовать, недаром ее дедушка был знаменитым поэтом-скальдом, да и дядя Уриэль сочиняет очень красивые стихи.

Все яйца со стишками мы сложили в отдельную корзинку, и позже, за столом, г-жа Б. прочла наши вирши вслух. Все взрослые пришли в восторг. Особенное веселье вызвал такой стишок:

Ах, Уриэль, Уриэль, Уриэль,
Сколько яиц умял ты за день?

Этот стишок сочинили мы с Элин.

Другой сочинили Элин и Марианна Б.:

Петушки, цыплятки, куры. Аллан ест яйцо,
А Сельма только смотрит на него.

Это мне за то, что я не ем яиц. После ужина тетя заиграла сельскую польку, и мы все устроили большой хоровод, как на Рождество. Затем дядя завел прелестные старинные танцы, точь-в-точь как он делал летом у нас дома, и мы все — и большие, и маленькие — очень веселились.

Я начисто забыла, о чем разговаривали дядя и мадемуазель С., пока не вернулась домой, не легла в постель и не погасила свечу, собираясь прочесть молитвы.

Тогда-то я подумала, что читать «Отче наш» никак нельзя, ведь я проявила такую трусость.

Простит ли мне Бог когда-нибудь или, наоборот, накажет многими тяжкими испытаниями…

Всё, свеча догорела, писать больше нельзя.

Утром второго дня Пасхи

Вчера мы — Даниэль, тетя и я — ходили гулять и на углу одной из улиц заметили толпу людей.

На краю тротуара был установлен каменный столбик (высотой не больше полутора локтей, предназначенный явно затем, чтобы экипажи и телеги не могли на крутом повороте заехать на тротуар), а на этом столбике стояла кошка, которую загнали туда три маленькие собачонки. Кошка была до смерти перепугана, выгнула спинку, глаза горели огнем, коготки скребли по камню столбика. Она определенно намеревалась защищаться до последнего, но не видела никакой возможности слезть на землю, потому что бежать было некуда — ни единого укромного местечка вокруг. Собачонки тявкали, вставали на задние лапы, пытались стащить кошку наземь. Счастье, что они маленькие, иначе бы давно ее сцапали. А народ толпился вокруг, жалел кошку, но никто не знал, как ее вызволить.

Тогда Даниэль вышел вперед, спокойно взял кошку за шкирку и отнес в подворотню, а там отпустил. Вот так, легко и просто. Собаки-то были маленькие и совсем неопасные, а кошка крепко вцепилась в Даниэлево пальто, но его не царапала.

Не могу описать, как замечательно Даниэль это проделал. Когда мы вернулись домой, тетя сказала, что Даниэль несомненно станет превосходным хирургом, ведь он такой решительный и все делает так славно и ловко.

В тот же день после обеда

Сегодня Даниэль уехал в Упсалу, чтобы вернуться к занятиям, а перед отъездом тетя устроила небольшой прощальный завтрак. Когда мы сидели за столом, дядя обронил, что скоро весна, и рассказал, как в его время в Упсале праздновали Вальпургиеву ночь[52] и Первое мая.

Тетя тоже вспомнила прекрасные весенние праздники, в которых участвовала, и вдруг спросила Даниэля, состоится ли в этом году какой-нибудь весенний концерт или карнавал.

Даниэль ответил, что весенний концерт состоится непременно, да и карнавал, верно, тоже, только вот говорили, что все это сдвинут к середине мая. Из опасения, что погода в начале месяца может оказаться ненастной.

— Мне бы хотелось, чтобы Сельма съездила в Упсалу на весенний праздник, — сказала тетя, — ведь, что ни говори, такое никогда не забудешь. А у нее, может, и не будет в жизни другого случая все это увидеть.

Когда тетя это сказала, Данэль положил нож и вилку и прищелкнул пальцами.

— Как хорошо, тетушка, что вы мне напомнили! — воскликнул он. — Я ведь напрочь запамятовал передать приглашение от докторши Хедберг!