Девочка. Книга первая

Сердце ухнуло в пропасть, и в висках застучало. Что ж, такова реальность. Собственно, чего я еще ожидала? Очередная иллюзия разбилась вдребезги.

Всю оставшуюся ночь я не спала. Во мне бушевала война. Рассудок мне говорил, что я поступила правильно, решение принято, и я ни на йоту от отступлюсь от своей цели — отдалиться от этого человека. В голове звучали его слова, перед глазами возникали его холодный взгляд, равнодушный тон, и я в очередной раз убеждалась — такова реальность. Но сердце разрывалось от боли, словно в нем проворачивали лезвие ножа. Я вспоминала нашу последнюю ночь в пентхаусе, и именно она никак не шла у меня из головы, именно она поддерживала тот тлеющий уголек с его инициалами в моем сознании и сердце. Я вспоминала, как он пришел за мной на крышу, как поил меня вином, как потом, подхватив меня на руки, понес в спальню — и это чувство нашего с ним общего пространства было таким правильным. Словно Ричард позволил мне прикоснуться к нему настоящему, не такому бронированному. Лучше бы этой ночи не было, и скорее всего, я ее тоже выдумала, принимая желаемое за действительное, а значит от этой химеры нужно избавляться, ее нужно вытравливать из крови и выжигать из сердца.

Но вся эта борьба, вся эта война разума и чувства была ничто по сравнению с всепоглощающей РЕВНОСТЬЮ, не поддающейся никакому контролю.

Ревность стремительным потоком заполняла мои вены кислотой, пропуская черную вязкую субстанцию через весь организм, пронизывала сердце и разум, заполняла легкие, пропитывала кости, проходила через позвоночник, разъедала мою плоть и сущность. Я физически ощущала боль от этой кислоты, растекавшейся по всему моему телу, я чувствовала кислотный едкий запах на коже и отравляющий горький вкус на губах. Мне хотелось вырвать из разума картины, которые рисовало мне мое воображение. Я видела живое кино, словно это происходило перед моими глазами в замедленной съемке, как эти две красивые женщины снимают с него пиджак и галстук, медленно, пуговица за пуговицей, расстегивают и снимают его рубашку и запонки, как это делала я, вдыхают его запах, как вдыхала я, чувствуют пальцами его горячую кожу, как чувствовала я, проводят своими ухоженными пальцами по его спине с грозным Орлом, дотрагиваются до его плеча с оскалившимся Тигром, гладят его мускулистую грудь с тэгом, прикасаются к шраму на животе, раздевают его донага, умело выводя узоры на его теле, словно жрицы, искусные гетеры, обволакивая его своими жаркими ласками, покрывая его смелыми поцелуями. Меня выворачивало наизнанку только при одной мысли, что он прикасается горячими ладонями к этим девушкам, ласкает умелыми пальцами женскую спину и грудь, властно сжимает тонкий стан в своих объятьях-тисках и доставляет им то же удовольствие, что когда-то дарил мне, доводит их до исступления, как когда-то меня. Я слышала их грудные стоны и томные вздохи от той сладкой эйфории, которую он умел дарить, я видела движение их тел, жестко раскачивающихся в унисон.

От этого переполняющего меня горького яда ревности желудок сводило от тошноты, сердце то бешено стучало, то замирало, как мертвое, в голове звенело, словно после бомбежки. Я чувствовала, как сгораю заживо в этом огне ревности, и эта ментальная агония была гораздо болезненней, чем физическая.

В очередной раз я брала себя в руки, теша себя надеждой, что всему скоро придет конец, сжимала челюсти до скрипа в зубах и заставляла себя избавляться и от ревности, и от тех признаков первой любви к первому мужчине, культивируя, взращивая и заполняя каждую клеточку своей сущности НЕНАВИСТЬЮ к своему Дьяволу. Я внушала себе мысль, что, породив это темное мрачное чувство в своей душе, оно, как электрошок, пробьет насквозь высоким напряжением того безжалостного спрута, который вцепился в мое сердце, сжимая его тисками щупальцев. Но у меня плохо выходило — я по-прежнему любила своего Дьявола, несмотря ни на что.

И сейчас я молила только об одном — о терпении, чтобы пережить оставшиеся несколько дней до начала университета и поскорее уехать из резиденции. “Главное, не поддавайся эмоциям, как это случилось в Стелсе, они могут привести к новому сроку заключения, — проговаривала я про себя, как мантру. — При встрече с ним веди себя спокойно, равнодушно, всем видом показывая, что ты решила свою проблему с чувствами”.

Наступило утро, и на смену всем эмоциям, вместе с зарядившим на весь день дождем пришла апатия. Я, словно кукла с нарисованной улыбкой на лице, делала домашние дела, не осознавая, что именно я делаю, ела пищу, не ощущая ее запаха и вкуса, занималась учебой, не вникая в суть, вела беседы с Латом, не понимая, что он говорит, — все происходило будто не со мной, а с моей обездушенной улыбчивой копией. Но все же одна эмоция пробивалась наружу — это ожидание окончания срока заключения. Иногда я посматривала на мощное ограждение, мороком проявлявшееся вдалеке, и опускала глаза, понимая, что сбежать из этой цитадели невозможно, да и некуда было бежать — от таких людей, как Барретт, не скроешься.