Девочка, которой всегда везло

Держа меня на руках, Кай, осторожно, стараясь не ушибить, вошел в гостиную, и, весьма спортивно опустившись на колени, подобрался к телевизору, и носком ботинка — правда, не без усилий — выключил его. В гостиной он принялся рыскать глазами по комнате, знакомой ему до последнего уголка, но он искал место, не имевшее личной истории, место, куда можно было бы меня положить. Он медлил, делал то шаг вперед, то шаг назад, положение было пока не проигрышным, но, во всяком случае, в нем не было ни капли эротики, и в любой момент оно грозило завершиться полным провалом. Я сильно напряглась, и Кай это сразу почувствовал и из беспомощности, не имея никакой альтернативы, решил, что любовью мы займемся на полу. Он не стал класть меня на пол, мы опустились вместе, причем он, стоя на коленях, продолжал держать меня на руках. Он пошатнулся, и я буквально бросилась на него, всей тяжестью повиснув у него на плечах и вернув ему надежную точку опоры, я обвила руками его шею, уперлась головой в грудь, и мы наконец приземлились, и, как только это произошло, я потянулась к нему и поцеловала. Целуясь, мы лежали вытянувшись на боку лицом друг к другу в весьма нерешительной позиции — на полу, тела наши были освещены скудным светом стоявшей у дивана лампы. Он оторвался от моих губ, чтобы приподняться и сорвать с себя одежду. Я не стала ему помогать, просто смотрела, как он это делает, и в тот момент, когда он снял с руки часы, в квартире наверху бешено залаял пес, то был хриплый неистовый лай, не желавший прекращаться, пес продолжал лаять, когда я провела рукой по спине, ребрам, талии и бедрам Кая. Почему-то я перестала слышать лай — мы оба тяжело и трудно дышали, в ушах у меня появился звон, как будто я нырнула глубоко под воду и шла ко дну, перед которым, неизвестно почему, не испытывала никакого страха.

Я перестала понимать, где мы находимся, окружавшему нас пространству не было до нас никакого дела; всей кожей я чувствовала пронизывающий невыразительный оцепенелый взгляд стен, переставших обнимать чье-то жилье, ставшее теперь всего лишь сценой древнего как мир ритуала. Мы не устали или, наверное, не хотели кончать, чтобы не думать о последствиях, мы не хотели, чтобы вожделение и радость стали воспоминанием, ибо кто поверит во вспоминаемую радость, и мы оставались во власти поля, то швырявшего нас в объятия, то отталкивавшего друг от друга, все это упоение продолжалось до тех пор, пока какая-то неведомая сила одним махом не выключила нас — мы кончили. Пес продолжал лаять. Мы лежали на полу щека к щеке, его волосы падали мне на лицо, веки мои подрагивали, сквозь них я сбоку видела слипшиеся от пота волосы на его груди; наверное, все это продолжалось очень недолго, так мне, во всяком случае, казалось, все шло быстро, мощно, без пауз. С нежностью это взаимное обладание имело очень мало общего.

Нет, с нежностью здесь не было решительно ничего общего, хотя, как ни странно, это слово не выходило у меня из головы. Однако именно сейчас, когда мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, и вся нервозность улетучилась неизвестно куда, я начинаю понимать, что заняло ее место. Я твердо верю, точно так же как я — и сейчас окончательно в этом убедилась — всегда верила, что только я смогу подарить ему покой, этот невероятный покой и удовлетворение, каковые он сейчас, лежа рядом со мной, буквально излучал и которые — как мне кажется — не имеют ничего общего ни со знанием, ни с надеждой, но существуют вне времени и пространства, уничтожая темное, рвущее сердце одиночество, навсегда изгоняя тоску неразделенного бытия. Эта, неожиданно злым голосом произносит Кай, проклятая дворняга.

Эта проклятая дворняга, повторяю я почти шепотом, тихо и недоверчиво — он знает собаку, и не только собаку, он, вообще, отлично знает всю ситуацию, он спит с женщиной, и, как нарочно, лает собака, проклятая дворняга — это знание, эта его осведомленность причиняет мне — для которой здесь все внове — такую боль, что я начинаю плакать. Что случилось? — спрашивает он, он озабочен, он даже уничтожен, я прошу его принести стакан воды, за которым он босиком бросается на кухню. Когда он возвращается, я уже лежу на диване и пялю глаза в потолок, подвигаюсь в сторону, чтобы освободить Каю место, потом еще немного, он вытягивается рядом со мной, мы лежим неподвижно, приникнув друг к другу, он обнял меня руками, и тихая бредовая сила заставляет меня безостановочно и беззвучно плакать.

Проснувшись, я чувствую какое-то неудобство, комната погружена в темноту, я осторожно приподнимаю голову: на маленьком столике у дивана стоят два бокала вина, темного, как львиная кровь, один бокал полупустой, второй — полный, я перевожу взгляд выше, Кай сидит в противоположном конце гостиной за обеденным столом и работает. Перед ним разложены папки, карандаши, под рукой поднос с чашкой и чайником. Я слышу его дыхание, почти неслышное, оно действует на меня успокаивающе.